«Для меня огонь всегда огонь»,
– Джон Константин
Глас, прозвучавший в присутствии архангела (который почему-то оказался полукровкой), как ни странно, является гласом вопиющего в пустыне. Обуреваемый отчаянием, Константин хватает Библию и, швыряя её на пол, произносит: «Одних в рай, других в ад», тем самым обращая внимание на безобразную и бестолковую бюрократическую волокиту, которая со временем утратила свою отвлечённость, взамен обретя вполне чёткий статус в жизни как преисподней, так и поднебесной.
Сцена в церкви – интересный момент, исключая из него, конечно, разговор Энджелы Додсон со священником. Объяснения Гэбриэл, направленные на то, чтобы вразумить Джону его неизбежное возвращение в ад, только подтверждает верховенство законничества над тем, чему причастен Джон как человек, но чужда Гэбриэл как созданию небесной вышины; ведь контрдоводы Константина («Я изгонял бесов из маленьких девочек», «Я побеждал таких тварей, о которых некоторые даже не знают») на самом деле не относятся к предмету разговора, они только ставят перед фактом, каков удел человека – просто выполнять свою работу.
Ад – обычная сгущённость судьбы, какой она обязана быть в художественном произведении. Если человек хоть раз задумывался об абсурде, он будет возвращаться к подобным мыслям снова и снова. Это слова Камю. Нетрудно догадаться, что Джон думал об абсурде и натыкался на мысль, что логического исхода в виде вознесения или низложения в преисподнюю нет. Наличие потустороннего не решает проблем; даже в раю человек, отходя от того, что является как бы гарантией его существования, будет видеть разве что пустоту. Что говорить про ад! И возвращаясь к сцене в церкви, Гэбриэл принципиально не понимает того, что совершенно ясно Константину: человек – не что иное как попытка преодолеть себя в перспективе небытия. В отличие от архангела, который ответственность за собственное существование перекладывает на исполнение законов, Константин стоит со своим существованием лицом к лицу, у него нет Бога за спиной. Бога вообще не будет, пока человек не сделает что-нибудь, чтобы он был.
Но всё же, отчего же явное присутствие рая и ада не решает проблем? Казалось бы, чего стоит верить либо в Дьявола, либо в Бога, затем же со спокойной душой отойти в мир иной и там получить какие-нибудь привилегии? Всё заключено в главном герое. Авторы Hellblazer, оригинального комикса, равно как и авторы фильма, создали Джона Константина как смертного человека. Он не герой, который в конце окажется тем же героем, что и в начале. «Человечность» Константина (особенно в Hellblazer) заставляла волну критиков плескаться такими эпитетами, как «трус», «подонок», «ублюдок», «дрянь», – в общем, краски были не особо светлыми, а поступки Джона зачастую не вызывали уважения. Тем не менее, он – экзорцист, он занимается «депортацией» демонов, он служит Богу. Но ведь всё это чистой воды формальности; не все аскетики попадают в царствие небесное.
Родство Константина с человеком задаёт тон земному миру, единственно возможному, в котором «рай и ад за каждым углом», и не исключено, что стоят они, тесно прижавшись друг к другу; Константин фокусирует мироздание в предельно сжатой точке, где от совершения поступка невозможно отделаться, где необходимо рискнуть непогрешимостью своей чистой «души», которая так же, как и всё во вселенной, вплоть до последнего ангела и демона, может распасться на атомы.
Само центральное положение персонажа, даже не в плане сюжета, а в структуре сеттинга, в границах которого должно состояться условие для существования иных персонажей, иных событий, отыскиваются в эстетике кадра; когда вид стремится к фигуре главного героя, а окружение пытается выстроить перспективу и горизонт. Чёткость ракурса и цветовая контрастность отсылают к року, который буквально кружит вокруг Константина, обитает в нём, являясь одновременно чем-то внешним, безличным, что беспрестанно гонит и изматывает, но также оседает в самом Джоне в виде элементов становления в нём Личности. Ведь одинаково фатальными могут быть и бездействие, безответственность, и отчаянность в преодолении этой фатальности. Если вспомнить героев древнегреческой трагедии, то они и страдали от рока, и, отгораживаясь от него, неся наказание или возмездие, всё равно оставались ему причастными.
Однако, несмотря на вышесказанное, Джон – не действующее лицо в представлении, вернее, он напрямую не задействован во всём пространстве фильма, которое рассекается на две истории, в одной из которых нас встречает рассказ о человеке, а в другой присутствует натуральный эпос с героями и злодеями. Цельность фильма обеспечивается взаимодействием двух персонажей, Константина и Энджелы Додсон. Фактически, в этом взаимодействии и сталкиваются рассказ и эпос, причём второй обусловливает действие первого, а тот, в свою очередь, стаскивает мнимую патетику с неба на землю и заставляет обнаружить в эпосе тот конфликт, который открылся в первом разговоре между архангелом и Джоном: любовь к Богу от Бога не зависит. Она в сущности своей ни от чего не зависит, если только от того, кто любит, кто своими силами возрождает это чувство в себе, и древнее как мир правило «никто никому ничего не должен» действует по обе стороны могилы. Поэтому, кстати, примечательна ещё одна фраза Джона: «Для меня огонь всегда огонь».
Вокруг сцены в церкви вертится множество мыслей. К слову, когда Гэбриэл говорит о «самопожертвовании» и «искуплении», можно заметить, что архангел не слишком вдаётся в смысл произнесённых слов. Встреча заканчивается тем, что Джон произносит: «Это твоё место в аду, полукровка». Вряд ли здесь может скрываться угроза или злостная ревность, во всяком случае, всё это скрывается в драматургии, но на ум приходит кое-что другое. Вспоминается, как Константин проводит обряды экзорцизма, освящения, как он борется с демонами. Как человек, он мало что может противопоставить созданиям Люцифера или Бога, но той единственной причиной, по которой он превосходит их, является алхимия.
В первые минуты фильма Константин перебирает в свете солнца кресты, а затем уничтожает демона с помощью зеркала и ритуала. С Бальтазаром он справляется, окропив того святой водой и зачитав молитву, а против Гэбриэлы выступает, используя алхимический символ «красный король», задача которого в защите владельца от иных сил. Джон не использует символы так, если бы они были самостоятельными сущностями, вершащими собственный суд, как если бы это были законы, которым нужно просто следовать. Не случайно Константин применяет алхимические познания, ведь что такое алхимия, как не искусство опыта, в котором задействован и экспериментирующий, и предмет эксперимента. Конечной же целью такого опыта является преобразование того, кто этот опыт ставит, его собственная духовная интеграция.
Алхимические символы отличаются цельностью и законченностью, и Джон, действуя внутри этих символов, произнося молитвы, совершая обряды, пытается преодолеть себя, собрать себя воедино. А чем отличаются люди от небесных созданий? Последние всегда едины и целы, их сущность сопряжена с существованием, а значит, их поступки протекают только от одной воли, в то время как человек разрывается между множеством желаний, множеством воль. И индивидуальность – понятие скорее относительное: «я хочу» может сделать крутой поворот кругом, равно как и «я должен»; в подобной разрозненности существует Дьявол.
Но, как уже говорилось, наличие потустороннего проблем не решает, и даже ангел может совершить поступок, не приняв за него ответственности, то есть, отрицая собственную цельность. Неделимое – это не Бог, который вечно пребывает на небесах, но символ, требующий человеческого усилия, чтобы осуществиться, утвердить себя как бытие, как настоящее. Маммон ищет «лазейку в законе», чтобы проникнуть в земной мир, оставшись при этом тем же существом, каким он и был раньше; Константин проводит обряды, всем своим усилием стараясь обойти ту пустоту, которую он увидит, оторвавшись от судьбы, рискуя потерять себя в тяжести и непоправимости принятого решения, чтобы заставить «выйти на свет» то, с чем можно встретиться только один на один.
