В последнее время в жизни Николаса Холта происходят всё более странные вещи. Впрочем, его персонажи всегда были несколько странными. Когда мы впервые увидели его в фильме «Мой мальчик» 23 года назад, он играл социально неловкого ребёнка, который был полон решимости найти себе отчима на случай, если его мать (Тони Коллетт) покончит жизнь самоубийством. Затем в телесериале «Молокососы», который сделал его гораздо более известным, чем ему хотелось бы, он сыграл манипулятивного и сомнительного в моральном плане Тони Стоуна. В самом близком к романтической комедии проекте в его карьере – фильме 2013 года «Тёплые тела» – он предстал в образе зомби с буквально мёртвым сердцем.
Даже сам Холт считает, что раскрывается лучше всего, когда на съёмках ему весело и он вытворяет странные вещи – например, когда злится на утку и угрожает съесть её печень с корнишоном в «Фаворитке» Йоргоса Лантимоса, или когда играет Накса, бледного «Воина» в «Безумном Максе: Дороге ярости» Джорджа Миллера, отчаянно мечтающего взорвать себя ради попадания в Вальгаллу.
Прошлый год ознаменовался выходом трёх фильмов с Николасом Холтом, которые были сняты практически подряд, с перерывами всего в несколько дней. Он перешёл от роли человека, чью жизнь разрушает граф Орлок в «Носферату» Роберта Эггерса, к воплощению реального неонациста Боба Мэтьюза в «Безмолвном братстве» Джастина Курзеля, а затем – к образу потенциально виновного подсудимого в «Присяжном №2» Клинта Иствуда. Между двумя последними проектами Холт успел пройти кинопробы для «Супермена» Джеймса Ганна. Этот фильм, возможно, станет одним из самых кассовых в году, но даже здесь Холт играет Лекса Лютора – а значит, главный антагонист Супермена на этот раз окажется ещё более эксцентричным маниакальным гением.
Для приятного молодого человека, который радостно приветствует редакционного кота журнала Empire (когда тот запрыгивает на стол и заполняет экран Zoom своей пушистой мордой), примечательно, что Холт крайне редко играет приятных молодых людей. Наш звонок застал его в Дублине, где он участвовал в мальчишнике друга, – и, несмотря на неприемлемо ранний час, он согласился поговорить о своей карьере и творческом выборе.
– Ваши работы становятся всё более… странными. Это, кстати, комплимент.
– (Смеётся.) О, отлично!
– Это сознательный выбор? Вас лично интересуют эти морально сложные, неоднозначные персонажи?
– Да, безусловно. Именно это мне интересно исследовать – то, как функционируют люди: все эти странности. То, как мы ведём себя, как люди оправдывают своё поведение, или объясняют его, или не объясняют даже самим себе. Но с точки зрения постороннего наблюдателя, который пытается разобраться, что происходит, это похоже на работу детектива. Это исследование разных граней человеческой природы. Кроме того, чаще всего именно такие фильмы мне нравятся. Я не могу точно описать, какую потребность они удовлетворяют. Фильмы, где под поверхностью происходит больше, чем я могу полностью понять, или где я узнаю что-то новое, или получаю другую перспективу. Наверное, в этом всё и дело.
– Ты когда-нибудь пробовался на роль милого романтического героя, а тебе в ответ: «Нет, Николас, ты странный парень»?
– Люди называют меня странным парнем, но не всегда в профессиональном контексте. (Смеётся.) Не знаю. Думаю, отчасти это мой сознательный выбор. А отчасти люди просто не понимают, куда меня определить. Потому что я не совсем вписываюсь в стандартные рамки. И, наверное, это хорошо. Если говорить об актёрах, которых я обожаю смотреть, – они никогда не играют предсказуемо.
– О каких актёрах речь?
– Первый, кто приходит на ум, – Уиллем Дефо. Я обожаю Уиллема. Он гениален, и я всегда с удовольствием смотрю на него.
– Дефо – ещё один актёр, который в любом фильме будет не «нормальным парнем», а «тем самым другим».
– Да. Это не значит, что я не хочу сниматься в ромкомах или чём-то подобном. Но когда я читаю сценарий и вижу, что персонажа описывают как «обаятельного», я такой: «Ну… как бы… Я не… Мой мозг этого не понимает». (Смеётся.) Наверное, отсюда и берётся моя странность. В других персонажах есть… что-то. Там мой мозг может занять себя чем-то помимо попыток быть обаятельным.
– Ты пробовался на роль Супермена, но в итоге тебя утвердили на Лекса Лютора. Какие ощущения – пытаться получить роль (относительно) нормального парня, а в результате снова оказаться «странным» персонажем?
– Помню, когда впервые читал сценарий, во мне мелькнуло маленькое инстинктивное ощущение: «Ты мог бы быть хорошим Лексом» или «Тебе могло бы понравится играть этого персонажа». Вероятно, это возвращает нас к тому, о чём мы говорили – моральным серым зонам, людям, которые мне интересны. Но я отмахнулся от этой мысли. Я не прислушался к своей интуиции, что, пожалуй, не очень хорошо. Так что я пошёл на пробы, получил удовольствие от процесса, но когда Джеймс [Ганн] позвонил мне [и сообщил, что хочет видеть меня в роли Лекса Лютора], я сначала ничего не сказал – просто рассмеялся! Потому что в моём мозгу мгновенно вспыхнуло: «А ведь ты же знал, что это будет лучший вариант». Так что это был момент возбуждения, радости, восторга, а потом, я бы сказал, облегчения или чего-то подобного, когда я подумал: «О, всё закончилось так, как и должно было закончиться, если бы я раньше прислушался к своему внутреннему голосу».
– Что ещё тебе понравилось в Лексе?
– В Лексе было что-то такое, на что я посмотрел и подумал, что… если смешать всё, чем я занимался в последнее время, или всё, что я, как мне кажется, освоил как актёр, во что вырос за эти несколько лет – всё это, объединённое и вложенное в этого персонажа, могло бы дать интересный результат.
– Ты обращался к образу, созданному Джином Хэкменом, или другим киновоплощениям этого персонажа?
– Да, Джин – один из моих самых любимых актёров. Я пересмотрел его работы. И Майкла Розенбаума, он был первым Лексом, которого я видел ещё в детстве в сериале «Тайны Смолвиля». Это интересно, когда играешь персонажа, которого уже играли до тебя – ты работаешь с другим сценарием, но черпать вдохновение из всех этих источников очень увлекательно.
– В «Супермене» ты лысый, но ты уже брил голову раньше. Когда ты впервые сделал это для «Дороги ярости», ты волновался, что у тебя может быть голова странной формы?
– Для «Дороги ярости» я сначала сделал ирокез, а потом полностью побрился. Мысль о том, что у меня может быть голова странной формы, меня особо не беспокоила, хотя люди часто об этом говорят! Когда бреешь голову, все начинают обсуждать форму черепа. Я об этом вообще не задумывался. Наверное, я просто решил: будь что будет, сделаю это и посмотрим, с чем имею дело.
– Как получилось, что все переживают о форме головы, кроме тебя?
– Да всё равно ведь ничего нельзя поделать с её формой!
– Ты предпочитаешь играть персонажей, которые внешне отличаются от тебя самого?
– Да, для меня это… Ты когда-нибудь прослушивал записи своих интервью? Слышал собственный голос?
– Да. Он ужасен.
– Вот именно, все ненавидят звук собственного голоса. Я терпеть не могу звук собственного, поэтому чем больше я буду говорить не как я или выглядеть не как я, тем легче мне будет смотреть.
– Насколько далеко тебе удавалось уйти от себя самого?
– В плане внешности? Вероятно, в фильмах про Людей Икс, когда я играл Зверя. В эмоциональном плане – уже другой вопрос. Наверное, это [неонацист Боб Мэтьюз в фильме] «Безмолвное братство». Это… пожалуй, правильный ответ. (Изображает паническое выражение лица, глядя в камеру.)
– Давай поговорим о «Носферату». Роберт Эггерс в интервью Empire сказал, что предложил тебе добавить немного Хью Гранта в твоего персонажа Гуттера, который «так старается не налажать, но всё время лажает». Учитывая, что ты познакомился с ним в юном возрасте, как ты думаешь, насколько Грант повлиял на тебя? Замечаешь ли ты в своих ролях что-то от Хью Гранта?
– В последнее время я немного увлёкся ранними работами Хью Гранта. Я смотрел «Мориса» и «Остаток дня» – фильмы кинокомпании Merchant Ivory. Потому что я знал только его более поздние работы, начиная с периода, когда мы работали вместе [«Мой мальчик»] и далее. Было интересно увидеть его в тех ролях, потому что это была совсем другая версия Хью. Я понимаю, что имеет в виду Эггерс – Гуттер всегда пытается поступить правильно, но постоянно с этим запаздывает, он простофиля. Но теперь, посмотрев эти фильмы, я бы сказал, что это скорее ранний Хью. Когда мы снимали «Великую», мне иногда говорили: «Кажется, ты используешь некоторые приёмы Хью». Я точно не делал это сознательно, но есть часть меня, которая думает: «Ну, ты же работал с ним в очень важный период своей жизни». Конечно, он оказал влияние. Когда ты внезапно попадаешь в ситуацию, в которой фильм надо продвигать, и рядом оказывается этот человек – остроумный, красноречивый, обаятельный, – ты задумываешься: «Так, может быть, я невольно от него что-то перенял, но в хорошем смысле». Возможно!
– Помимо того, что Гуттер налажал в «Носферату», он ещё много времени проводит в состоянии ужаса. Боится жены, деревенских жителей, Орлока. Были ли моменты на съёмочной площадке, когда тебе по-настоящему было страшно?
– Да! В сцене, где меня преследуют волки и я вылезаю через окно. Это были чешские пастушьи собаки – не настоящие волки, но с волчьей кровью. Когда мы познакомились с ними в присутствии дрессировщиков, нам сказали: «Они совсем как обычные собаки». Но при этом было куча правил: «Они как собаки, но нельзя делать то, нельзя делать это, и если хотите дать лакомство, давайте сразу».
Когда мы приступили к съёмкам, перед сценой был момент, где я бежал на месте, пытаясь поднять пульс. Волков это свело с ума. Им сказали преследовать меня, а тут они видят, как я разгоняюсь – они лаяли, их едва сдерживали на поводках. Я такой (изображает искренний испуг): «Воу! Вооооууу».
Обычно говорили «Три-два-один, мотор!». Я стартовал на «три», а волков отпускали на «один». И в один из дублей я поскользнулся, выбираясь из окна. Я подумал: «Так, волков уже отпустили, они меня преследуют… но я так и не спросил: а что они должны делать, если всё-таки догонят? В чём конечная цель? Что если я не успею выбраться из окна?»
Помню, после этого дубля Эггерс сказал: «Ты сделал странное лицо, дубль нельзя использовать». Но это было настоящее выражение! Это была настоящая паника! Я делал вот такое лицо (корчит комично-преувеличенную гримасу, совершенно не в стиле Эггерса), потому что думал: «О нет…»
– Почему тебе подарили протез пениса Орлока после окончания съёмок? Ты что, настолько часто интересовался им на площадке?
– Нет, я получил этот пенис потому, что в одной сцене внезапно показывают общий план, где Орлок/Билл Скарсгард находится сверху и пьёт мою кровь. И пока мы снимали эту сцену, из-за того, как двигался Билл, я чувствовал этот протез на своей ноге. Во время репетиций я не мог перестать хихикать. Вот почему у меня были… тесные взаимодействия с этим протезом. Это, наверное, самый забавный подарок после завершения съёмок, который я когда-либо получал. Самое смешное было, когда его отправили мне домой – рамка сломалась, и мне пришлось нести его в багетную мастерскую. Когда я разворачивал его, парень посмотрел на него со взглядом: «…Что здесь происходит?» Надо отдать ему должное – он воспринял это спокойно, учитывая, что я сказал: «Слушай, нам нужно починить рамку для пениса из моей коллекции». А когда я вернулся за ним, он сказал лишь: «Это что-то типа… коллекционного экземпляра?»
– Ты снялся в двух фильмах про вампиров, включая «Ренфилда»…
– Не специально! Это не было что-то вроде: «Вот настала моя вампирская эра».
– Может быть, дело в том, что ты бледный и англичанин, поэтому они тебя находят, даже если ты их не ищешь?
– Думаю, когда им нужен бледный англичанин, они такие: «Ну, кто у нас есть?» А я тут как тут, прячусь от солнца в тени. (Смеётся.) После «Носферату» мы начали снимать «Безмолвное братство», и мой персонаж должен был быть любителем природы и жить на свежем воздухе. И он должен был быть очень загорелым. Поэтому я сделал искусственный загар. Но я не знал, что в рамках подготовки к роли Джастин Курзель заставил Джуда Лоу следить за мной. Я узнал только во время промотура, что Джуд целый день ходил за мной по пятам – как агент ФБР или детектив. Когда я узнал об этом, спросил его: «Ого, даже не знал, что ты этим занимался. (С опаской)… И что я делал?» Он ответил: «Если честно, это было довольно скучно. Ты ходил по магазинам». К счастью, это был не тот день, когда я собирался на искусственный загар. Я подумал: «О нет! Надеюсь, он не видел, как я крадусь в салон в шлёпанцах, а потом выхожу и сохну».
– Какую подготовку для «Безмолвного братства» прошёл ты? Тебе пришлось изучать множество мрачной расистской литературы, чтобы войти в нужное состояние?
– Да. Книга, по которой снят фильм («Молчаливое братство» Кевина Флинна и Гэри Герхардта), стала важным источником информации о Бобе, а затем я много читал об этих идеологиях и убеждениях. Одной из особенностей подготовки было то, что я отправлял голосовые сообщения от лица персонажа Джастину Курзелю, находясь в трейлере во время съемок «Носферату». Я шёл на обед, а затем получал сообщение от Джастина: «Эй, оставь мне голосовое от имени Боба, где он перечислит все имеющиеся у него виды оружия».
– Боб Мэтьюз был лидером этой воинствующей группы сторонников превосходства белой расы. Это рискованная роль. Было ли сложно не осуждать его во время игры?
– Да, конечно, ты осуждаешь, но в то же время – нет. Понимаете, о чём я? Очевидно, когда читаешь ужасающие вещи, думаешь: «Боже, это отвратительно». Но когда играешь персонажа, ты не можешь позволить своим суждениям влиять на исполнение. Нужно отбросить этот слой и просто работать, не накладывая на роль собственных оценок.
– Давай немного сменим тему, хотя переход будет не менее резким, чем от «Безмолвного братства» обратно в Трансильванию – поговорим о «Великой». Самое запоминающееся в этом сериале – это, конечно же, диалоги. Какая самая возмутительная реплика досталась тебе?
– Боже мой. Их было так много. Я каждый день хихикал, читая эти сценарии. Помню один день, когда мне особенно трудно было удержаться от смеха – это сцена, где Пётр (которого я играл) решает, что его сын заболел из-за няниного молока. Поэтому он решает проверить молоко. Мне приходилось изображать, будто я пробую грудное молоко, а затем входит Екатерина (Эль Фэннинг) и видит Петра, сосущего соски. И, честно говоря, самое сложное было перестать делать то, что я делал, потому что, во-первых, ты пытаешься выглядеть так, будто сосёшь соски, при этом на самом деле не делая этого…
– Подожди, а что ты на самом деле сосал? Искусственные соски?
– Нет, настоящие соски, настоящую грудь…
– То есть просто не пил настоящее грудное молоко.
– Каждый раз, когда мы с Эль встречались взглядами, мы оба просто взрывались смехом. Я говорил: «Что это за работа такая?!»
– Я слышал, у Клинта Иствуда есть прозвище для тебя, связанное с этой ролью…
– Он называл меня Капитаном Лингусом! Потому что Пётр должен был быть мастером куннилингуса – обладать «ловким языком». Так что я приходил на съёмочную площадку [«Присяжного №2»], а Клинт отдавал мне честь вот так (Холт подмигивает и отдаёт честь): «Капитан Лингус». Я вообще был в замешательстве – думал: «Как я вообще оказался в фильме Клинта Иствуда?» Его метод кастинга – наблюдать за актёрами в разных работах, и, видимо, он увидел меня в этом образе, и ему понравилось.
– Скорее всего, именно так ты записан в телефоне Клинта Иствуда.
– (Смеётся.) Да, именно так и высвечивается, когда я ему звоню.
– Чем ты хочешь заняться дальше? Продолжать двигаться в более мрачном и странном направлении?
– Я буду становиться всё мрачнее и страннее, пока люди не закричат: «Нет! Это уже перебор!» (Смеётся.) У меня нет грандиозного плана. Но многие выдающиеся актёрские работы, которые я обожал в детстве, или особенно когда актёры демонстрировали серию сильных ролей – это обычно происходило в их тридцать-сорок лет. Поэтому я всегда с нетерпением ждал этого периода в своей карьере. Так что буду продолжать делать что-то неожиданное. И рисковать.
