В городе Виннипег, столице одной из провинций Канады, разворачиваются одновременно сразу несколько событий.
Новенькие очки одного школьника утаскивает бродящая по улицам индейка. Желая помочь товарищу, сестры Негин и Назгуль пытаются достать кругленькую сумму – правда, вмёрзшую купюрой в лед.
В это время экскурсовод Массуд водит продрогших от холода гостей по памятным своему сердцу местам. К ним присоединяется вернувшийся в родной город после увольнения чиновник Мэттью, который пытается скоротать время в ожидании встречи с матерью.
Местные канадские автобусы не ходят до загадочного занесённого снегом Виннипега. Пустынные кварталы в нём названы по цветам новостроек, а от деревьев остались одни лишь замысловатые тени. Настоящим входом в город оказывается чёрная дыра школьного шкафа, куда с лёгкой руки разочарованного в жизни учителя удаляются его подопечные. Только что дети были уверены в исполнении своих мечтаний – один из них, горящий стать комиком, даже загримировался под болтуна Граучо из великого американского трио братьев Маркс. Но с уходом в затемнение бездонного предмета мебели все они попадают в абсурдисткую трагикомедию, где любая небылица имеет шанс быть воплощённой, но только в рамках условности жанра и по проторенным авторской волей дорожкам.
С учетом того, что режиссёр сам помещает себя в этот и не прикидывающийся реальным мир, давая герою собственный облик, имя и малую родину, трактовка последующих событий как истории о метавселенной отдельно взятого человека послужит ключом к новой порции экспериментов от канадского патриота кино и мастера саморазоблачений.
В своем предыдущем – дебютном – фильме «XX век» (2019) Мэттью Рэнкин препарировал главы (и отдельные строчки) из истории Канады, преподнося события прихода к власти премьер-министра Уильяма Лайона Маккензи Кинга как экспрессионистский трип с квазисюрреалистическим движком. Пародийное высмеивание исторического прошлого осуществлялось в том числе за счёт развенчания тотальной условности кинодейства, в котором линию сюжета можно провести по нарисованным льдинкам, а его акторами сделать образы исключительно гротескные и подражательные.
В «Универсальном языке» это работает схожим образом, но из точки субъекта-обывателя и с вкраплениями подлинной фактуры города, что в сумме даёт хрестоматийный сюжет о ностальгическом возвращении домой – в меру самоироничном, в меру сентиментальном.
«Универсальный язык» не имеет ни начала, ни конца – в точности как бесконечные стены безликих панелек, вдоль которых бредут его обитатели. Это стерильный замкнутый мир, который многим напомнит сверхстилизованные пространства Уэса Андерсона или кукольную реальность «Амели» Жан-Пьера Жёне. На монохромных плоскостях зданий, перекрывающих перспективы дорог и скрывающих весь остальной мир, отчётливо вырисовываются силуэты стволов, орнаментальная графика мозаики и персидская вязь вывесок.
В то время пока мимо Виннипега проезжает нескончаемая вереница машин, за стенами города изъясняются на фарси, поют оды индейке, играют в лото на внушительную гору бумажных салфеток, хоронят котика с участием лакримолога, а происходящие коллизии тянутся по одним и тем же заповедным проулкам и кусают друг друга за хвост.
Время здесь оказалось давно – видимо, полвека назад – заморожено, о чём свидетельствуют не только угловатые автомобили и дутые куртки, но и застывшие артефакты-достопримечательности – купюра во льду, проросший травой чемодан на скамейке, башенные часы без стрелок.
С приездом Мэттью это пространство безвременья начинает функционировать как гомогенное вместилище для его воспоминаний, рядом с которыми сама его фигура наблюдателя сливается с фоном бежевых кирпичей, но другие разновозрастные персонажи, как его множественные проекции, оказываются помечены ярким розовым цветом. Тот будто разъедает своей кислотностью тело Виннипега – лелеемого где-то глубоко в душе, но оглушающего своей монотонностью.
Эклектичность, которая свойственна фильмам Рэнкина, здесь приводится к общему знаменателю на уровне визуального устройства и иронично-меланхоличной интонации. Среди их усталой размеренности всполохи цветов работают маячками сюжета, а экстравагантные и, казалось бы, излишние для драматургии образы (наподобие брата владельца индюшачьего магазина) встраиваются в череду других подозрительных субъектов, которые на поверку оказываются античными Мойрами, прядущими древнюю нить судьбы под прикрытием кружка безучастных вязальщиц.
Ещё одним растормаживателем этой переконструированной реальности, исстирающейся под хлопьями снега и распадающейся на фрагменты-плитки, становится линия двух девочек – двух чистых цветов: красного и синего. Их беготня по переулкам в поисках помощи с целью заполучить купюру и купить очки своему товарищу выступает оммажем к классике иранского кино «Где дом друга?» (1987) Аббаса Киаростами, в котором сюжет разворачивался вокруг ситуации возвращения тетрадки однокласснику. Так, пока экскурсовод Массуд степенно проводит туристов от одной бессмыслицы Виннипега к другой, сестры Негин и Назгуль рыщут в поисках то топора, то кипятка, чтобы покончить, наконец, с вечной мерзлотой этого места – или хотя бы под одной из «арок» его ветвящегося сюжета.
«Disappointment», которым в «XX веке» Рэнкин саркастично назвал единственно работающую стратегию по выживанию для канадской нации, в новом фильме становится характеристикой родного города и лейтмотивом бытования героя Мэттью, блуждающего среди разных воплощений современного извода фрустрации – будь то проложенные по кладбищу шоссе или универмаги-призраки.
В «XX веке» противодействием разлитому в пространстве «разочарованию» выступала «настоящая любовь». Здесь же таковым служит заявленная «межличностная солидарность» «неизвестных, но чудесных людей», которые втягивают Мэттью в клубок своей бескорыстной суеты, буквально растапливая его воспоминания и возвращая к самому себе. От широко распростёртого пространства Виннипега, предъявленного в начале пути, как с открытки, мир сжимается до одного зеркала в комнате матери и до одной расковырянной кем-то дыры в ледяном покрове.
Проваливаясь во временные петли и скользя незримой тенью, герой может долго брести по этому альтернативному пространству – то ли почерпнутому из детских воспоминаний и семейных фотокарточек, то ли вдохновлённому дешёвой канадской рекламой и классическим кинематографом вместе взятым. Но когда лёд тронется и окончательно растает от жара родного дома, видение прошлого буквально разверзнется посреди глухой стены и обнаружит на дне памяти молодую маму, развешивающую одёжку.
За слоями не знающей границ синефилии и замкнутой самой на себе национальной культуры, обнаруживается «прописанная» ещё в «Маленьком принце» истина, что все мы родом из детства. Один лишь взгляд в зеркало – и замёрзшее время совершает мёртвую петлю, возвращая герою тёплые воспоминания и попутно оживляя тушки индеек, окрашивающих прежнюю блеклость города своим иссиня-красным трепыханием.
Новый рейд за вот-вот готовыми потеряться очками одного мальчугана начинается вновь, а значит кто-то получит возможность ещё раз очень сильно захотеть и (не) совершить добро.
