Интервью с Дэвидом Финчером для журнала Playboy

Автор: Стивен Ребелло
16 сентября 2014

Обычно никто не набирается смелости шутить с Дэвидом Финчером, режиссёром извращённых, по-злобному смешных, безупречно исполненных головоломок вроде «Бойцовского клуба», «Зодиака» и «Социальной сети». Это можно понять. Всё-таки он – мрачный и холодный кинематографист, который охотно убил Рипли, иконическую героиню Сигорни Уивер, в «Чужом 3», подал голову Гвинет Пэлтроу в коробке в «Семи», запер Джоди Фостер и Кристен Стюарт во время домашнего вторжения в «Комнате страха» и поставил жестокое изнасилование Руни Мары в «Девушке с татуировкой дракона». Он заставил челюсти телезрителей отвиснуть своим сериалом «Карточный домик», когда безжалостный политик в исполнении Кевина Спейси бросил свою любовницу Кейт Мару (сестру Руни) под поезд метро.

Можно смело ожидать новую порцию ужаса, загадок и нервного смеха по-финчеровски от «Исчезнувшей» – его экранизации на редкость захватывающего детектива Гиллиан Флинн, который провёл 11 недель на вершине списка бестселлеров The New York Times, разошёлся 40 тиражами в количестве более 6 миллионов экземпляров ещё до выхода издания в мягкой обложке и собрал взрослую аудиторию из фанатов, почти таких же бешеных, как и подростки, помешанные на «Сумерках» и «Голодных играх». О фильме, в котором Бену Эффлеку с трудом удаётся кого-либо убедить, что он не убивал свою жену-красавицу, фронтмен Nine Inch Nails Трент Резнор, написавший к картине музыку вместе с Аттикусом Россом, говорит: «Фильм гораздо мрачнее, чем я ожидал. Это мерзкий фильм».

А Финчер на иное и не согласился бы. Имея репутацию обсессивного перфекциониста со страстным отношением к своему творческому видению, он также, похоже, выбил из колеи самых больших звёзд и боссов Голливуда. Скотт Рудин, продюсер «Социальной сети» и «Девушки с татуировкой дракона», сказал: «У него мышление анархиста. Он любит подрывать системы». Роберт Дауни-мл. сравнил съёмочную площадку «Зодиака» с ГУЛАГом, а в качестве дани уважения пресловутой склонности Финчера снимать по 60 дублей некоторых сцен, он оставлял посреди декораций стеклянные банки, полные мочи. Но в индустрии, которая зачастую в ужасе убегает от нестандартных проектов и неуместных истин, Финчер выделяется тем, что принёс в мейнстрим вещи, которые смотрятся и слушаются с трудом, но при этом могут быть чертовски занимательными.

Дэвид Эндрю Лео Финчер родился 28 августа 1962 года в семье Клэр, медсестры в психиатрической больнице, специализировавшейся на лечении наркомании, и Хауарда Келли Финчера, также известного как Джек, заведующего бюро и автора статей для журнала Life. Когда Финчеру было два года, его родители переселились из Денвера в округ Марин, штат Калифорния. Когда он доучился до старших классов, родители снова переехали, в этот раз забрав Финчера и его двух сестёр в сельский Эшланд, штат Орегон, где он закончил школу.

Познакомленный с кинематографом отцом и вдохновлённый просмотром «Бутча Кэссиди и Санденс Кида» в семилетнем возрасте, Финчер, к восьми годам снимавший фильмы на восьмимиллиметровую камеру, вернулся в одиночку в округ Марин, где он не стал поступать в колледж и вместо этого получил работу у режиссёра Джона Корти («Автобиография Мисс Джейн Питтман»). К 19 годам он работал в компании Джорджа Лукаса по созданию спецэффектов – Industrial Light & Magic, – где он стал помощником оператора и фотографом комбинированных кадров. Спустя два года он ухватился за шанс заявить о себе, придумав и поставив привлекающую внимание социальную рекламу для Американского общества по борьбе с раком, в которой зародыш курит сигарету.

Этот ролик обеспечил ему прибыльную карьеру по съёмке телевизионных рекламных роликов для Nike, Coca-Cola, Chanel и Levi’s, которые он чередовал с режиссурой на получавших награды музыкальных клипах для таких исполнителей как Мадонна, Джордж Майкл и The Rolling Stones. Карьера Финчера в полнометражном кино была запущена – и чуть не раздавлена мгновенно – когда студия «Двадцатый век Фокс» наняла на тот момент (в 1992 году) 27-летнего новичка на пост режиссёра «Чужого 3» – второго сиквела к футуристическому шедевру Ридли Скотта 1979 года, – которого преследовали проблемы и растерзали критики.

Как ни странно, этот провал лишь усилил репутацию Финчера как визионера, и он воплотил её в успешной кинокарьере. Строго приватный и не склонный к разговорам о своей жизни, Финчер познакомился со своим давним партнёром и продюсером Сеан Чейффин в начале 90-х, когда она продюсировала, а он режиссировал рекламный ролик для Coca-Cola. Ранее Финчер был женат на модели и фотографе Донье Фиорентино. У них есть дочь, Феликс Имоджен Финчер, которой сейчас 20; Донья впоследствии вышла замуж за Гэри Олдмана, а Финчер получил право опеки над Феликс.

Playboy отправил пишущего редактора Стивена Ребелло, который последний раз брал интервью у Сэмьюэла Л. Джексона, на беседу с Финчером в его похожем на пещеру офисе в Голливуде. Он находится в стильном бывшем здании банка, выполненном в стиле «арт-деко» 1920-х и ранее использованном для съёмок «Секретов Лос-Анджелеса». Как сообщает Ребелло, «Как только встречаешь Финчера, сразу понимаешь, что тебя отсканировали, проанализировали и оценили – “быстрый” или “мёртвый”. Он не терпит дураков. Но вместо холодного, резкого и отстранённого человека, каким некоторые его описывают, он показался мне вежливым, чертовски умным, забавным и вооружённым смертоносным остроумием. Скажите ему, например, что любите его фильмы, и он парирует: “Что ж, всегда рад познакомиться с новым извращенцем”. Взаимно, Финчер».

 

– Вы сделали такие отличные друг от друга фильмы как «Социальная сеть» и «Загадочная история Бенджамина Баттона», и оба принесли вам номинации на «Оскар». Однако вы лучше известны по более мрачным и извращённым фильмам вроде «Семи», »Бойцовского клуба», «Зодиака» и «Девушки с татуировкой дракона». Что пугает человека, чьи фильмы провоцируют, ужасают и лишают покоя других?

– Самодовольство. И ещё я не люблю пауков, змей, акул, медведей или кого угодно ещё, кто может сделать меня частью пищевой цепочки. В нашем районе Лос-Анджелеса мне обычно спокойно, но когда нашей дочери было три года, невъ**енно большой зелёный садовый паук размером с мою ладонь сплёл паутину где-то на уровне её лица. Мы были уверены, что эта тварь думала: «Вот бы мне завлечь эту коротышку к себе в сети, я бы ею питался года два». Каждую ночь он плёл паутину и каждое утро кто-то цеплялся за неё при ходьбе. Я думал: «Блин, ты серьёзно? Хватит уже».

– Что ещё вызывает у вас дискомфорт?

– Я слышал, что в Германии был человек, который разместил в интернете объявление о том, что он хочет кого-нибудь съесть. И кто-то на полном серьёзе откликнулся. И этот мужик заснял на видео, как он вводит анестезию своей согласной на всё жертве, делит тело на сегменты и затем их поглощает. А до того как жертва умерла они вместе съели его гениталии. Не знаю, было ли это каким-то безумным психосексуальным удовлетворением, но это одна из самых беспокоящих вещей из всего, что я когда-либо слышал. Когда нельзя даже рассчитывать на то, что кто-то будет бороться за свою жизнь, когда он охотно умирает – это настолько неожиданно, что на моём радаре такого нет. И хотя это было для меня самой пугающей вещью за долгое время, то, что интересует меня в кино, действует примерно так же. Я люблю браться за идею, которая открывает целый ящик Пандоры с другими идеями.

– Люди на вас не нападают за то, что вы раскрываете их личные ящики Пандоры, полные тёмных мыслей?

– Меня в некоторой степени оскорбило, что после выхода «Пилы» и всего подобного люди стали говорить: «Ну, “пыточное порно” на самом деле началось с “Семи”». Идите на ***. Конечно, в «Семи» хватает всякой извращённой ***ни, поэтому я не стану бить себя в грудь в защите тонкой художественности фильма. Он был отвратительным. Он был задуман как отвратительный. Но что мне в нём понравилось, и что, на мой взгляд, было так хорошо выполнено в сценарии Эндрю Кевина Уокера, так это то, что он заставлял твой мозг работать на износ. Он задействовал твоё воображение. Мы уделяли особое внимание тому, что мы здесь говорим о пытках, но мы никогда их не показывали.

– Интересно, что некоторые фанаты «Семи» клянутся, что в конце фильма они видели отрезанную и упакованную в коробку голову Гвинет Пэлтроу, которая играла жену детектива в исполнении Брэда Питта.

– Именно так, но они её не видели. Благодаря тому, что у нас были сценарий Эндрю и Брэд с Морганом в ролях детективов, мы и так были в отличной форме, и нам не нужно было показывать голову в коробке. Режиссёрам приписывают слишком много заслуг и слишком много вины. Но всё веселье от рассказа историй в виде фильмов заключается в том, чтобы знать, что ты привлёк внимание зрителей и ты видишь или чувствуешь, как они пытаются разгадать, к чему идёт фильм. Меня интересует психология не только ведения зрителя за собой, но и случаев, когда из-за меня они доходят до цели раньше персонажей, поэтому аудитория смотрит и кричит: «О нет!». Интересно иметь подобные отношения с семью сотнями человек, даже если двести из них ничего не уловят.

– Брэд Питт играл у вас главные роли в «Семи», «Бойцовском клубе» и «Загадочной истории Бенджамина Баттона». Каковы отношения между вами?

– Брэд постоянно **ёт мне мозги. И Бен Эффлек тоже. Когда мы снимали «Бойцовский клуб», студия сказала: «Это круто; это будет нечто», потому что мы собирались снять сцену, где Брэд открывает дверь голым. Когда дело дошло до съёмок, то, будучи Брэдом, он сказал: «Я должен открыть дверь с большой жёлтой перчаткой для мытья посуды на руке». Я сказал: «Отлично». Когда студийная начальница это увидела, она сказала: «Ты заставил его снять майку, а потом ты всё про**ал». А я ответил: «Вспомни диалог из “Зверинца”: “Эй, это вы про**ались – вы же нас наняли”».

– Очевидно, кинозвезда уровня Питта помогает успокоить нервных инвесторов, чтобы вы могли делать тот фильм, который хотите.

– Да. На моём первом фильме – «Чужом 3» – мне приходилось просить разрешения на всё, но мой второй фильм – «Семь» – был моим фильмом, фильмом Энди Уокера, Брэда Питта, Моргана Фримана и Кевина Спейси. Я ни у кого не просил разрешения. Я заключил соглашение с Майклом де Лукой (студийный босс – прим. авт.) и просто сказал: «Чувак, зрители хотят откровения. Я проникну глубоко. Это $34 миллиона и *** с ним». Он был на тысячу процентов на моей стороне, даже когда ситуация обострилась и мы превысили бюджет на $3 миллона. Мы дали зрителям откровение с Брэдом и Морганом, а заодно и добавили Гвинет Пэлтроу, с которой аудитория уже была немного знакома. Весь эффект заключался в алхимии этих лиц, этих карьер и восхождения различных талантов в этот период. Сегодня я бы снял «Семь» иначе. Я бы гораздо больше веселился. Только ко времени работы над «Зодиаком» и «Бенджамином Баттоном» я понял, что делаю.

– Вы часто смотрите программы о криминале по телевидению?

– Я люблю программы вроде «Медицинского детектива». Бывает, жена включит, отвернётся на кровати и начнёт засыпать под фразы вроде «Труп был найден возле стоянки рядом с магазином 7-Eleven недалеко от шоссе».

– Живя вместе, воспитав дочь и много проработав вместе с вашей женой, Сеан Чейффин, которая является вашим продюсером с 90-х, вы обращаетесь к ней за советом, когда сомневаетесь в выборе материала для работы?

– Постоянно. Это и счастье, и мучение, потому что она меня знает. В чём-то даже лучше, чем я сам. И есть, конечно, моменты, когда мы расходимся во мнениях. Она наделала немало шума, например, когда сказала: «Не снимай “Игру”».

– Триллер 1997 года, в котором Шон Пенн дарит своему брату Майклу Дагласу участие в игре, захватывающей всю его жизнь.

– Да. И оглядываясь назад, должен признать, что жена была права. Мы не разобрались с третьим актом, и это было по моей вине, потому что я думал, что если всё время держать ногу на педали газа, будешь чувствовать свободу и получать удовольствие. Я знаю, что мне нравится, и одна из вещей, которая мне по-настоящему нравится – это не знать, к чему идёт фильм. Правда, в наши дни трудно заставить зрителей отдаться. Они хотят увидеть фильм целиком в рамках 90-секундного трейлера.

– Вы когда-нибудь чувствуете себя заложником своего режиссёрского послужного списка?

– Я знаю, что если в сценарии фигурирует серийный убийца или какой-либо убийца, его обязательно отправят мне; у меня нет никакого выбора. (смеётся) Сам себе я всегда ставлю вопрос: «Буду ли я тем товаром, которым меня хотят сделать, или же я буду делать то, что меня интересует?». Предлагаемый материал вызывает у меня много претензий. Я не люблю большинство комедий, потому что не люблю персонажей, которые пытаются меня переманить на свою сторону. Я не люблю, когда ко мне втираются в доверие. Я не люблю угодничество. И ещё у меня претензии к фильмам о двух людях, которые влюбляются друг в друга просто потому, что они звёзды и их имена указаны над названием на афише. Возможно, я бы смог снять какой-нибудь гигантский мифологической фильм в духе «Героя с тысячью лицами», но этим и так занимается много людей.

– Вроде историй о супергероях?

– У меня они вызывают скуку. Я люблю чувствовать энергию аудитории, которая ждёт подъёма занавеса и думает: «Об этом парне мы точно не знаем, насколько плохо всё может обернуться».

– В вашем новом триллере «Исчезнувшая» дела идут по-настоящему плохо как для зрителей, которым придётся поёрзать в сиденьях, так и для бывшего журналиста в исполнении Бена Эффлека, который клянётся, что никак не причастен к без вести пропавшей своей состоятельной, светловолосой и с виду совершенной жены. Книга знаменита своими поворотами сюжета, поэтому фильм трудно обсуждать, не вдаваясь в их подробности. Вы известны тем, что любите поиграть со зрителем, но не опасаетесь ли вы, что полчища фанатов бестселлера Гиллиан Флинн по всему миру могут быть недовольны изменениями, которые вы с ней внесли в киноверсию?

– Конечно, в книге Гиллиан есть множество элементов, которые давно заезжены в моих фильмах, вроде детективной линии, героев, разгадывающих тайну по подсказкам и так далее. Но также это очень шаловливая книга. В то же время, после прочтения первой моей мыслью было: «Бл***, как можно выбросить две трети материала и при этом пройти тот же путь?». Как можно всё ещё обыгрывать аспект Скотта Питерсона (пресловутого судебного дела, по которому Питерсон убил свою беременную жену – прим. авт.) – что, как мы все знаем, является отправной точкой – и при этом сделать историю больше и универсальнее?

– Больше и универсальнее, то есть…

– Я считаю, что фильм срабатывает на чисто детективном уровне и на уровне захватывающей книги, которую не можешь положить, пока не дочитаешь. Но в нём есть и подводное течение, критикующее наш культурный нарциссизм и наше представление о хороших жёнах, хороших мужьях, хороших христианах, хороших соседях, хороших американцах, хороших патриотах. Как только начинаешь вглядываться в каждую трещину в чьём-то публичном образе, то обязательно видишь то, чего лучше бы не видеть. Можем ли мы так же пристально всматриваться в себя, как в людей, с которыми мы не знакомы? В этом великий дар Гиллиан Флинн – человека очень ироничного и умного. И работать над этим фильмом мне было особенно интересно, потому что у меня была родственная душа, которой нравится озорство мысли «Ты можешь и невинность соблюсти, и дитя приобрести – но будь готов к нравоучениям».

– В книге также есть много мрачных, смешных и настораживающих мыслей о браке.

– Мне кажется, книга Гиллиан говорит о браке, но маскирует это обёрткой из абсурда. Но когда снимаешь верхние слои и добираешься до сердцевины, то начинаешь думать: «Ох, что-то мне не по себе совсем не по тем причинам, которые я ожидал». Помните, в 1970-х вышел комедийный альбом от National Lampoon под названием «Это не смешно, это мерзко»? Вот такого эффекта я пытался добиться по части актёрских работ и тона повествования. И ещё я вдохновлялся «Лолитой», потому что оба произведения невероятно смешны и на редкость порочны. Они посвящены беспокоящим идеям и очень нездоровым людям, а также их внешним образам нормальности. Есть моменты, когда разрываешься на части от поступков героев «Исчезнувшей», совершаемых в угоду их желаниям. Они неисправимы, но при этом они люди.

– Вы счастливы в браке, но раньше уже были женаты, у вас родилась дочь и вы развелись с женщиной, которая впоследствии снова вышла замуж и вступила в публичную и очень неприятную тяжбу при разводе с актёром Гэри Олдманом, который недавно дал очень откровенное интервью Playboy. Ваш собственный опыт взаимоотношений как-либо пригодился вам при работе над «Исчезнувшей»?

– У нас с Гэри однозначно есть много общего. Я с ним хорошо знаком. Более того, я хотел взять его в «Чужого 3», но договориться не удалось. Хотя, наверное, если бы его наняли, мы бы больше с ним не разговаривали. Гэри не жесток. Он потрясающе заботливый человек. Время от времени мы с ним видимся, но я уже давно его не встречал. Я слышал об интервью в Playboy, но ещё его не читал. Это говорит о том, насколько у меня жалкая ситуация – я не знаю ничего о происходящем, пока нахожусь в изоляции, завершая фильм.

– Учитывая вашу дружбу с Брэдом Питтом и то, имена скольких актрис связывались с главной ролью в «Исчезнувшей» – в том числе Шарлиз Терон, Натали Портман, Риз Уизерспун и Эмили Блант, – почему вы выбрали Эффлека и Розамунд Пайк?

– Я всё предлагаю Брэду. Не из-за того, что я безнадёжен, а потому что он так хорошо подходит для столь многих проектов. И Брэд, и Бен по умолчанию находятся в «дружеском режиме». Они оба не хотят, чтобы тебе было некомфортно. Актёры набираются в фильмы по критическим сценам. В «Исчезнувшей» есть улыбка, которую герой должен изобразить, когда местная пресса просит его стать рядом с изображением своей пропавшей жены. Я искал картинки в Google и нашёл штук 50 фотографий Эффлека, точно так же улыбающегося на публике. Смотришь на это и понимаешь, что он пытается создать для окружающих ощущение комфорта в этот момент, но тем самым он делает себя уязвимым для людей, которые воспринимают его по-другому.

– Как воспринимают?

– В случае с Беном многие не знают, что он безумно умён, но так как он хочет избежать неловких ситуаций, он это не афиширует. Уверен, когда ему было 23 и у него был период успеха и карьерного роста, он думал: «Я просто хочу пойти на вечеринку и познакомиться с Джей-Ло». Я уверен, что он говорил кучу всяких острот, а люди думали: «Фу, фальшивка». Если ты добиваешься большого успеха, когда ты молод и привлекателен, то понимаешь, что нет ничего страшного в том, что некоторые тебя списывают со счетов. Это путь наименьшего сопротивления. С этими людьми всё равно связываться не захочешь. Мне кажется, он научился защищаться своим шармом. Мне нужен был человек, который не только умеет так делать, но и понимает, что восприятие реальности и реальность – это разные вещи.

– При подборе актрисы на роль титульной девушки, насколько вы были знакомы с Пайк, британской красавицей, знакомой зрителю по «Воспитанию чувств» и «Джеку Ричеру»?

– Я хотел заполучить Фэй Даннауэй из «Китайского квартала», смотря на которую думаешь: «Этот человек пережил боль, которую невозможно описать словами». Или Фэй в «Телесети», где думаешь: «Ты не проникнешь в суть, так что даже не пытайся». Поразительно, насколько Розамунд мне напоминает Фэй. Я видел, наверное, четыре-пять фильмов с Розамунд и у меня не было чёткого представления о ней. Я понял, почему, когда встретился с ней. Она странная. Эта роль очень странная и Розамунд была создана для неё. На съёмках был момент, когда я услышал, как Розамунд спрашивала Бена: «Как думаешь, что Финчер во мне увидел, что заставило его дать мне роль?». Бен ответил: «Давай спросим у него». Я, конечно, повернулся к Бену и сказал: «Тебе следует спросить: “Что Финчер увидел во мне, чтобы захотеть меня на эту роль?”». Потому что требования к нему заключались в «открой тиски, засунь в них свои яйца и зажимай» в течение всего фильма. Бен и Розамунд оба молодцы.

– Пока что ваши актёры из «Исчезнувшей» хранят молчание, но другие звёзды, работавшие с вами, такие как Дэниел Крейг, Роберт Дауни-мл. и Джейк Джилленхол, описывали опыт работы с вами как суровый, но стоящий усилий, с вашим требованием снимать множество дублей одной и той же сцены.

– Если в детстве тебя недостаточно часто обнимали, то я тебе в этом помочь не смогу. Это не моя задача и заточен я не под это. На «Зодиаке» у меня был разговор с Джейком и я сказал: «Гарантирую, я сделаю из этого хороший фильм. Ты можешь решить быть его самым слабым элементом, или ты можешь решить приходить на работу». У Дауни были интересные отношения с Джейком на съёмках того фильма. По-моему, он думал, что его работа – жаловаться на то, как трудно быть 24-летним актёром, на которого все смотрят и чего-то ожидают. Несмотря на всю драму по поводу того, мешали ли мы Джейку полностью раскрыться, ожидая так много повторов одного и того же, в какой-то мере я тоже так относился к нему. Ещё я сочувствовал умудрённому опытом Дауни, который помнил себя во времена съёмок «Меньше чем ноль» и хотел более заботливо отнестись к Джейку.

– И Дауни, и Джилленхол жаловались на многократную съёмку одних и тех же моментов. Что вы получаете на одиннадцатом дубле, чего не удаётся достичь, например, на пятом?

– Часть обещания, которое я даю актёрам – это то, что мы можем снимать 11-й дубль и я скажу: «У нас, конечно, есть версия, которую мы можем включить в фильм и которой все будут довольны. Но я хочу снять ещё семь штук и развивать идею дальше. Посмотрим, что получится». Конечно, после этих семи дублей я могу снова к ним подойти и сказать: «Ни*** полезного мы из этого не получили, но я должен был попробовать, потому что я чувствую, что здесь можно добыть что-то большее». Для актёров это означает много дополнительной работы и иногда это выводит их из зоны комфорта. В некоторых случаях им платят не так много, как на других фильмах. Я выкладываюсь, и у меня люди работают усерднее, чем у других. Но я хочу, чтобы они были довольны оттого, что мы смогли создать нечто неповторимое, непохожее на что-либо в их или моей фильмографиях.

– Нечто, не похожее на что-либо в вашей фильмографии – это ваше грандиозное вторжение на телевидение в виде жёсткого и затягивающего политического сериала «Карточный домик» с Кевином Спейси и Робин Райт в главных ролях. Сериал собрал немалую аудиторию, выиграл кучу наград, стал прорывом для Netflix и сделал просмотр «запоем» новой нормой.

– Netflix просто о***нные, очень умные. Я снял две серии «Карточного домика» и занимался его рекламой. У нас был маленький бюджет на маркетинг, и я был знаком со всеми актёрами, поэтому сказал: «Давайте всё сделаем просто». Я не хотел отвлекать Кевина на три дня для проведения фотосъёмки, поэтому наши художники сделали то кресло Линкольна и мы его перенесли в угол, усадили Кевина и сфотографировали. Причиной тому было не желание оставить талантливых фотографов без работы, а мысль: «Думаю, мы можем это сделать за полтора часа, потому что я могу сказать Кевину: “Посмотри, как в той сцене в 11-й серии”». Мы всё оформили и показали Netflix, а те сказали: «Выглядит отлично». Все лавры в этой ситуации должны причитаться Netflix. Они всё сделали с умом и разработали хорошую стратегию, потому и произвели фурор.

– Когда «Девушка с татуировкой дракона» была близка к выходу на экраны, некоторые представители прессы концентрировались на ваших отношениях «ментор – протеже» с молодой актрисой Руни Марой. Как вы думаете, почему партнёр Мары по фильму Дэниел Крейг описал эти отношения как «не***во странные» в одной из журнальных статей?

– Эта цитата разнеслась повсюду благодаря одной статье в журнале. Если бы тот корреспондент из Vogue погрузился так же глубоко в вопрос о том, почему люди себя ведут тем или иным образом, как в вопрос о том, какие туфли они носят, то мы могли бы узнать что-то важное. Но ему было интереснее сделать намёк на историю с Альфредом Хичкоком и Типпи Хедрен. С самого начала я говорил пиарщикам из Sony, что я беру кого-то малоизвестного вроде Руни для того, чтобы при её появлении на экране вы сразу поверили, что она – это её, бл***, героиня, а не думали: «Ты же снималась в “Сплетнице”, так?». Руни вам скажет, что я позволял ей делать всё, что она хотела. Но нам казалось, что с нашими намерениями помещение её на обложку Seventeen или выставление её на всех телепрограммах под девизом «Смотрите, какая она красотуля, а вовсе не этот готичный шведский панк» не стыкуется. Я сказал: «По-моему это абсурдно», но ничего не изменилось. Рекламщики Sony были расстроены тем, что я мешал им эксплуатировать героиню Лисбет Саландер.

– Вы не знаете, были ли актёры, которые отказывались от работы с вами из-за уже сложившегося мнения о вас?

– Я уверен, есть люди, которые думают, что я откусываю головы щенятам. Я с этим ничего поделать не могу. Отношения, которые для меня важны, всегда складываются с людьми, у которых нет предубеждений, основанных на чьей-то работе. Я перестал об этом волноваться много лет назад. Помню, я как-то где-то сказал: «У меня в голове такие демоны, что и представить не можете». Это была шутка. Это было веселье. Фразу вырвали из контекста. Мои родители всегда переживали за то, что я говорил в цитатах. Мой отец какое-то время думал, что я это специально.

– Давайте поговорим о ваших родителях и домашней жизни. Вы родились в Денвере, но в двухлетнем возрасте переехали с родителями в Калифорнию, в итоге поселившись в Сан-Ансельмо в округе Марин. Каково было расти там в 60-х и 70-х, когда этот район стал синонимом прогрессивного мышления, самовыражения и спокойного отношения к наркотикам и сексу?

– Это было странное и чудесное место для взросления во время Движения за развитие человеческого потенциала, множества наркотиков и кучи напутанных идей вроде «Мы хотим, чтобы вы, дети, делали всё, что захотите, кроме вот этого». Всегда присутствовал потенциал для удушающей свободы. Как бы абсурдно это ни звучало, но фильм с Мартином Муллом и Тьюзди Уэлд – «Сериал» – был пророческим и правдивым изображением округа Марин – места, которое считается богатым, но на тот момент таковым не было. Я рос до поколения яппи, «десятилетия Я», до девиза «Жадность – это хорошо». У нас никто не спрашивал «На чём ты ездишь?». Я в детстве был предоставлен самому себе. Я просто вешал на холодильник записку «Я пошёл к Крису» или «Я ушёл с ночёвкой». Никакого GPS, никаких мобильных телефонов. Тебе доверяли. У людей ко многим вещам было гораздо более здоровое отношение.

– В том числе и к сексу?

– Когда мне было восемь или девять, мы время от времени говорили о сексе. Класса со второго или третьего, думаю, у меня уже не было никакой путаницы по поводу того, чем люди занимаются. Наркотиков было много. Среди друзей моего отца был Томас Томпсон, автор в журнале Life, который также написал книгу «Ричи: Окончательная трагедия между одним приличным человеком и сыном, которого он любил» – о человеке, убившем своего сына, который был наркоманом. У меня были друзья со старшими братьями, которым недалеко оставалось до полной зависимости.

– Это правда, что вы мазали кетчупом куклы своей сестры и бросали их на шоссе?

– Правда, потому что нам это казалось смешным. Мы забрасывали машины яйцами и занимались всякой ***нёй, и это доходило до разного безумия. Травмы никто не получал. Но за разговоры об этом у меня были большие проблемы. Когда тебе лет 10-12, делаешь много глупостей.

– Помимо прочих журналов, ваш отец также писал для Life, верно?

– Он был репортёром, а затем стал заведующим бюро Life. Он уволился, чтобы писать книги о человеческом интеллекте, левшах, плюс сотни журнальных статей для Reader’s Digest, Psychology Today, Sports Illustrated. Когда он был постарше, он написал пару сценариев. Также он написал роман, который сжёг на глазах у моей матери. Это история, которую мне рассказывали и, скорее всего, она была преувеличена. Мной. Но таким он был человеком. Он хотел делать всё правильно.

– Ваша мать работала в области психиатрии и специализировалась на наркозависимости. Наркотики были для вас привлекательными или пугающими?

– У меня, конечно, всякое бывало с другом в старших классах какой-нибудь дождливой ночью после того, как мы выпивали бутылку дрянного шампанского, украденную из ресторана, где он работал. Помню, один раз я пытался удержать «Короллу»-универсал его мамы от падения с обрыва. Вот таким идиотизмом я занимался. Я не хочу сказать, что я этого вообще не делал, но экспериментирование для меня никогда не представляло какого-то влечения. Всё-таки моя мама занималась программой метадоновой заместительной терапии. А в дополнение к маминой работе у меня просто слишком строгое отношение к работе, чтобы я мог потеряться в этом пространстве. У меня была нормальная подростковая жизнь. Отличие лишь в том, что к 19 годам я работал шесть дней в неделю по 14 часов в день на Industrial Light & Magic.

– Как вы оказались в принадлежащей Джорджу Лукасу ведущей мировой компании по созданию спецэффектов?

– Я был одним из тех, кто выстаивал очереди, чтобы увидеть фильм «Империя наносит ответный удар». Я был из тех, кто отказывался читать статью о «Челюстях» в журнале Time, потому что не хотел, чтобы она мне всё испортила. Отец водил меня на дневные сеансы в кино. Кино было единственным, чем я хотел заниматься. И я вырос в идеальном месте в идеальное время, когда вокруг меня происходили всякие чудеса.

– Например?

– Джордж Лукас жил в двух домах от моего. Я смотрел, как они снимали «Американские граффити» на Четвёртой улице в Сан-Рафаэле. «Крёстного отца» снимали на Шейди-Лэйн в Россе, штат Калифорния. «Грязного Гарри» – на паромной станции в Ларкспуре. К тому времени как мне исполнилось 14, я отправлялся на учёбу в школу с курсами по кино, 16-миллиметровыми камерами и системами двойной звукозаписи. Я не мог дождаться.

– Похоже, ваш выбор карьеры не удивил ваших друзей детства из Марина.

– У меня всё ещё есть несколько друзей оттуда, и они самые циничные, извращённые, сардоничные, непочтительные и беспощадные люди на свете. Они злобные и мрачные, но упакованные в совершенно гуманную, дружелюбную оболочку. Они понимают «космическую шутку». Мне всегда было интересно: «Может, что-то было в воде? Или, может быть, дело в том, что в восемь лет нам говорили: “Итак, если кто-то будет стрелять по колёсам школьного автобуса, не выходите на улицу”. Убийца Зодиак ведь пообещал, что будет убивать детишек». Мой отец обо всём говорил сухо, будто не было повода волноваться. Он говорил: «Ах да, Дэйв, тебе следует знать, что появился маньяк-убийца, пишущий письма в San Francisco Chronicle».

Спустя годы, когда мы снимали «Зодиака», я помню, как первая сцена фильма не срабатывала, пока Джордж Дракулиас (специалист по подбору музыки – прим. авт.) не принёс мне песню Easy to Be Hard из «Волос» в версии Three Dog Night. Мы наложили музыку на сцену, и я почувствовал, будто я сам в Блэк-Пойнте и слышу запах эвкалипта. Вдруг я вернулся в 1965-й, на зелёной Impala с огромным задним сиденьем и стальной приборной панелью, я перенёсся. У меня были безумные мечты о возвращении туда, но это неосуществимо, понимаете? Саусалито – уже не то место, каким он был в 1976 году.

– Вы стали всерьёз заниматься кино, когда пришли в старшие классы?

– Мои родители устали от Марина, как только мне пришла пора идти в девятый класс. Они были слишком «среднезападными» и сдержанными, чтобы поддаться маринской «крутости». Они вернулись после посещения Орегонского фестиваля Шекспира, убеждённые, что их трое детей будут в восторге от южного Орегона, поэтому мы переехали туда. Я был у самой цели, и когда меня всего лишили, меня словно за поводок с душащим ошейником вытащили из идеальной среды.

– Вы из-за этого начали бунтовать?

– Я всегда был немного негодником, но я не был плохим ребёнком. Как только я понял, что мои родители не образумятся, я знал, что путь оттуда смогу себе обеспечить только я сам. Я бы не смог стать кинематографистом в южном Орегоне и я бы не увидел то, что видел. Вместо этого, будучи тощим любителем театра, который всегда мечтал стать режиссёром, я разработал собственный план учёбы и выполнял его.

– Какой работой вы занимались в юношестве?

– Большую часть старших классов после уроков и до шести часов я работал над пьесами, разрабатывал декорации и освещение. С шести до 12:30 или до часа я бежал в местный кинотеатр «второго проката», где я был не состоящим в профсоюзе киномехаником. Я бесплатно смотрел фильмы сотни раз. Это было отличной работой для любителя кино, потому что я посмотрел «Будучи там», «Весь этот джаз» и «1941» по 180 раз. При этом, конечно, приходилось смотреть вещи вроде «Чужой дочери» по 180 раз. По субботам я работал на KOBI в Медфорде – местной станции теленовостей – в качестве своего рода ассистента на производстве. Я переносил крайне громоздкие камеры для уличных съёмок, когда случался пожар в каком-нибудь сарае. Также я подрабатывал поваром обжарки, помощником официанта, мойщиком посуды.

– Ваши родители не были против всего этого?

– Когда мне было лет 15-16, они меня усадили и сказали: «Мы хотим знать, к чему ты стремишься и чем ты собираешься заниматься». Я им всё выложил: «После школы я перееду обратно в Марин. В конечном итоге я хочу получить работу в Industrial Light & Magic. Затем я буду снимать рекламу для телевидения и перееду в Лос-Анджелес. Затем я бы хотел снимать сиквелы к своим любимым научно-фантастическим фильмам». Мой отец, который любил делать длительный, глубокий вдох, пока обдумывал что-либо, сказал, наверное, самую важную вещь из всех: «Ну, а что, если это не удастся?». А у меня реакция была примерно как «*** тебе, я не думаю о плане Б».

– Ваша карьера практически полностью последовала траектории, которую вы описали в юности, кроме части о создании сиквелов.

– Я вернулся в Марин, где моя младшая сестра работала на озвучке у Джона Корти (кинематографиста – прим. авт.), и я получил у него работу ассистента на производстве – перемещал копировальные аппараты, мыл полы, помогал менять проводку на анимационных станках. Я быстро получал повышения благодаря своей трудовой этике. Я занимался анимацией спецэффектов, снимал кое-какой материал со второй съёмочной группой и становился продюсером спецэффектов. Я там познакомился с дико талантливыми, вдохновляющими людьми. Это было своего рода киношколой, хотя некоторые и думали: «Кем себя возомнил этот 18-летний сопляк?».

– Как ваши родители отнеслись к тому, что спустя несколько лет вы снимали рекламные ролики для самых серьёзных клиентов в мире?

– Когда я снимал рекламу для Nike, Chanel и Pepsi, думаю, мои родители думали, что я снимаю что-то вроде «Приходите в Мир Водных Матрасов!». Таким было их представление о телевизионной рекламе, так что они думали, что этим я и занимаюсь. Мой отец родом из Оклахомы, мама – из Южной Дакоты, и так как их взгляды на то, чего можно ожидать, были иными, они хотели защитить меня от разочарования. Думаю, всё пришло в норму после того, как мы создали Propaganda Films. Тогда они начали думать: «Ух ты, с деньгами у него всё в порядке».

– Propaganda – очень успешная компания по производству музыкальных видео и фильмов, которую в 1986 году запустили вы, Доминик Сена и другие, и которая стала пусковой площадкой для кинокарьер многих интересных режиссёров, среди которых Спайк Джонз и Антуан Фукуа.

– Странно. Мы с Сеан недавно говорили о нашей дочери, которой сейчас 20. В этом возрасте я снял свой первый рекламный ролик для телевидения. Мысль о том, что ты заходишь, закатываешь рукава и говоришь: «Так, вот что мы будем делать в течение следующих 10 часов. Для первого кадра нам нужно…» мне не кажется такой уж странной или непривычной, потому что таким я был в 20 лет. Но при этом мне было бы трудно слушать, как 20-летний говорит мне: «Вот что мы сейчас будем делать».

– Вы сняли самые стильные клипы для Мадонны, такие как Vogue и Bad Girl, в последнем из которых певица изображена как роковая женщина из нуара, которую душат колготами. Почему, на ваш взгляд, Мадонне не удалось успешно перейти на большой экран?

– Мадонна очень сообразительная. У неё уличная смекалка. Режиссёры клипов, которые с ней добились наилучших результатов – романтичных, удивительных, вроде работ Жана-Баптиста Мондино – это те, кому она позволила рисковать, и те, кто делали клипы, в которые она погружалась с головой. Я снимал рекламу, чтобы зарабатывать деньги, но в то же время эта работа тоже послужила мне киношколой. Я понял, что с Мадонной надо следовать её импульсам, потому что в музыкальном видео исполнитель – это не только звезда, но и студия. Я могу сказать Мадонне: «Мне нужно, чтобы ты это сделала ещё раз. Нужно, чтобы ты перестала моргать. И опусти, бл***, подбородок. Мне нужно, чтобы ты была лучше». Будь то Мадонна, Брэд Питт или Бен Эффлек, я прекрасно понимаю, что работа профинансирована благодаря им. Но они должны знать, что я должен сдвинуть их с назначенного места, переместить их туда, где может стать жарко, потому что могут возникнуть трения.

– Что вы думаете, когда вспоминаете свою первую режиссёрскую работу на полнометражном фильме – «Чужого 3»?

– Я был 27-летним деревенским олухом, который пытался двигаться в непроходимой бюрократии. Это была абсурдная и неприличная ежедневная борьба за то, чтобы сделать что-либо интересное с тем, что нам позволяли делать. С той же студией, но с другими игроками я делал «Бойцовский клуб». Было штук 80 корпоративных чиновников, которые совершенно обоснованно были в ужасе от того, каким получился фильм. Самой большой переломной точкой для них было: «Боже, фильм такой гомоэротичный», и это для них было настоящей проблемой. На тот момент фильм был таким вызывающим, но оглядываясь назад сейчас, мне он кажется таким пресным, почти как телефильм.

– Были люди, которые после выхода фильма пытались подраться с вами, поприставать, просто ради веселья?

– Я не крутой, но я вредный. Думаю, люди знают, что я слишком злопамятный, чтобы пробовать такую ***ню со мной.

– Если какой-то фильм и вызывает среди ваших фанатично преданных поклонников расхождение мнений, то это «Загадочная история Бенджамина Баттона» – глубоко эмоциональный, чудной фильм, явно сделанный человеком, который сталкивался со смертью и течением времени.

– Я никогда раньше не делал фильмов с таким количеством трупов. Все умирают. И правда в том, что все умрут, хотя мы тратим так много времени на игнорирование этого факта.

– Чья смерть задела вас сильнее всего?

– Мой отец умер в 2003 году, и я ещё никогда не был вместе с кем-то в момент смерти. Почти все решения, которые я принимал в жизни, принимались в надежде порадовать его или были реакцией на то, в чём, как мне казалось, он был неправ. И вдруг севера больше нет – только юг, восток и запад. Когда я прочитал одну из версий сценария Эрика Рота, он словно говорил о том, что я пережил. Все говорили, что главный герой немного пассивен, а я отвечал: «Мой отец был немного пассивен. Люди проходят через всю жизнь и остаются пассивными». «Бенджамин Баттон» чем-то напоминает заупокойную мессу. Мне он показался красивым. Я считаю, что этот фильм стал достижением.

– Как вы думаете, что происходит после смерти?

– Когда мой отец был болен, начинал химиотерапию и слонялся по дому после переезда из Орегона в Лос-Анджелес, я мог почувствовать, что он приближается к ступенькам, даже если я его не слышал. Настолько хорошо я его знал. Когда он умер, я почувствовал, что его в комнате больше нет. Я чётко осознал, что частота, на которой он существовал, внезапно исчезла. Я никогда не был религиозным человеком. Мне всегда казалось, что наше чувство ответственности друг перед другом не должно завязываться на наказании; что ты должен делать то, что считаешь правильным, потому что это правильно, а не из-за того, что в противном случае тебя будут порицать. Надеюсь, что существует эфир, где все звёздные дети передают друг другу знания, опыт, прощение и всё такое.

– Как вы оцениваете «Социальную сеть» – фильм, который по мнению многих заслуживал главный «Оскар» больше, чем «Король говорит!»?

– В нём я максимально близко подобрался к созданию фильма Джона Хьюза. Для меня это изображение «ботаников» в их естественной среде обитания было выходом за грани своей зоны комфорта. Люди говорили «О, ты снимаешь фильм о Facebook?» словно мы наживались на веянии моды или снимали «Роллер буги» – фильм с Линдой Блэр о дискотеке на роликах спустя пару лет после спада моды на диско. Я мог сказать студии: «Здесь нет звёзд, только молодёжь лет по 20-25». Возможность просто набрать на роли наилучших исполнителей дала невероятную свободу и веселье.

– Хорошо это или плохо, но в течение последних лет множество проектов Финчера было объявлено и заброшено, в том числе фильм о поваре с Киану Ривзом в главной роли и биография Стива Джобса по сценарию Аарона Соркина, получившего «Оскар» за «Социальную сеть». Но самым интригующим был вариант ремейка «20 000 лье под водой».

– О, это было просто о***тельно. Идея была умной и безумно интересной: «Наутилус» сражается со всеми возможными гигантскими тварями в духе Рэя Харрихаузена. Но было и второе дно. Мы собирались превратить главного героя в «Усаму бен Немо» – принца с Ближнего Востока, который решил, что империализм белого человека – это зло, которому нужно противостоять. Идея заключалась в том, чтобы поместить детей в положение, где они скажут: «Я согласен с тем, о чём он говорит. Но мне не нравятся его средства… да и цели тоже». Я очень хотел это сделать, но в конечном итоге у меня на это не хватило выдержки. На голливудских студиях многие процветают, потому что их работа основана на страхе. Мне тяжело так работать, я считаю, что наша главная обязанность – давать зрителям то, чего они не видели. Например, мы с Гиллиан Флинн разрабатываем «Утопию» (о фанатах культового графического романа – прим. авт.) для HBO, и в ближайший год я буду сконцентрирован на этом.

– В конечном итоге, что бы вы больше всего хотели, чтобы люди знали о вас?

– Студии относятся к зрителям, как к леммингам, скоту на ферме. Я не хочу просить актёров или кого-либо работать со мной так усердно, если студии с нами обращаются так, будто мы тут жарим «Биг Маки». «Девушка с татуировкой дракона» – это не «Биг Мак». «Исчезнувшая» – это не «Биг Мак». Телесериал о музыкальных видео в 80-х и людях, работающих на их съёмках, который я сейчас разрабатываю, или ещё один сериал – этакий «Бульвар Сансет» в мире мыльных опер – это всё не «Биг Маки». Я не делаю «Биг Маки».

Интервью было впервые опубликовано в американском издании Playboy за октябрь 2014 года.