Интервью с Алехандро Гонсалесом Иньярриту и сценаристами «Бёрдмэна» для Deadline

Когда режиссёр «Бёрдмэна» Алехандро Гонсалес Иньярриту заходит в номер гостиницы Park Hyatt со своими соавторами сценария Александром Динеларисом-мл., Николасом Джакобоне и Армандо Бо, на каждом из них видны последствия вчерашней вечеринки по случаю показа их фильма на закрытии Нью-Йоркского кинофестиваля. Чувствуется лёгкое похмелье и совсем не лёгкая эйфория от восторженного приёма их безумной картины, созданной при поддержке New Regency и выпущенной в прокат Fox Searchlight.

Автор: Майкл Флеминг-мл.
15 октября 2014

Все четверо обмениваются историями о дикой ночи, включающей в себя карточные трюки от уличного фокусника Дэйвида Блейна, которые их ошарашили. Но главное их ощущение – облегчение от того, что они сами исполнили неслабый фокус с «Бёрдмэном» – сатирой, в равной мере испепеляющей фиксацию Голливуда на супергероях, неуверенность творческих людей в себе и даже самодовольных критиков, которые истребляют бродвейские постановки.

Они это сделали с помощью фильма, который больше похож на «Чёрного лебедя», чем любая из недавних чёрных комедий, претендующих на «Оскар». Майкл Китон играет актёра, некогда знаменитого ролью птицеподобного киногероя, в честь которого назван фильм. К моменту первого появления Китона на экране – в нижнем белье в состоянии левитации на высоте полутора метров от земли – можно увидеть, что перья разлетелись во все стороны, и он растратил попусту свою супергеройскую славу на жизнь, полную излишеств. Из-за этого распался его брак, а дочь (она же его ассистент) отправилась в реабилитационную клинику.

Он отчаянно порывается искупить свои грехи, финансируя и исполняя главную роль в театральной адаптации «О чём мы говорим, когда говорим о любви» Рэймонда Карвера, жестокого рассказа, который Гонсалес Иньярриту выбрал из-за того, что его почти нереально перенести на сцену. Особенно для новичка, преследуемого супергероем-альтер-эго, который не только озвучивает все волнения актёра максимально похабным и смешным образом, но и куда охотнее взялся бы за «Бёрдмэна 4».

Это большой фильм для своего бюджета в $16 миллионов; режиссёр и сценарист работали за гроши, равно как и актёры, среди которых значатся Китон, Эдвард Нортон, Наоми Уоттс, Эмма Стоун и Зак Галифианакис, чтобы иметь возможность снимать в течение месяца в знаменитом театре St. James на Бродвее. Также необычно то, что Гонсалес Иньярриту и его соавторы мучили друг друга в течение двух лет, чтобы сколотить его первую комедию после таких угрюмых, но уважаемых картин, как «Сука-любовь», «Вавилон» и «Бьютифул».

Мексиканский режиссёр сошёлся с Динеларисом – драматургом, чьи работы включают в себя «Телохранителя» и готовящийся к выходу мьюзикл с Глорией Эстефан «Подъём!»; Бо – работающим в Буэнос-Айресе кинематографистом, который снял показанный на «Санденсе» фильм «Последний Элвис» и выпускает на родине рекламные ролики; и Джакобоне – также уроженцем Аргентины, писателем и сценаристом «Последнего Элвиса», который объединил усилия с Бо и Гонсалесом Иньярриту на номинированном на «Оскар» «Бьютифуле».

Сейчас все четверо работают на сериале для компании MRC под названием «Один процент». Правда, после «Бёрдмэна», они убеждены: в этот клуб их никто никогда не примет; фильмы о супергероях – единственная работа, за которую хорошо платят. После их беспощадного отношения к жанру, квартет уверен, что к ним никто не обратится; кажется, они надеются на шанс сказать «нет», если такая возможность всё же появится.

– Трое из вас вместе написали «Бьютифул» – берущую за душу картину, которая вышла самым несмешным фильмом за многие годы. Чёрная комедия «Бёрдмэн» дала Майкла Китону шанс сыграть вариацию на тему своего супергеройского прошлого; насколько сильно вы втроём хотели доказать миру, что не являетесь самыми депрессивными людьми на свете?

Гонсалес Иньярриту: (смеётся) В прошлом году мне исполнилось 50, и я многое осознал, покопавшись в себе. Я понял, что можно по-разному относиться к жизни. Невозможно изменить события, но можно поменять свой подход к ним. Единственное, что для меня важно – быть честным в своих обстоятельствах и своём контексте. То, о чём этот фильм – это то, через что я сам прошёл. Всё это я видел и пережил; это было моей жизнью в течение последних нескольких лет. Вместо того, чтобы смотреть на это, как на трагедию, я хотел попробовать другой режим. Не смириться с событиями прошлого, а заново их пережить. В процессе я достиг своего рода примирения с самой жизнью и столкнулся лицом к лицу с тем, что не люблю в себе; с тем, что раньше делало меня неприятным.

Динеларис: Когда Алехандро впервые мне позвонил и рассказал об идее снять «Бёрдмэна», уже тогда в ней чувствовалась какая-то причуда. Мы пробовали много разных версий перед тем, как прийти к тому, что вы видите на экранах, но с самого начала мы избегали чувства собственной важности. Это было наше высмеивание самих себя. Если он говорит, что это из-за того, что ему 50, значит, так и есть. Но юмор при этом должен присутствовать обязательно, иначе получился бы самый невыносимо эгоцентричный взгляд на тему. Он знал с самого начала, что так делать нельзя.

Джакобоне: Первый звонок от Алехандро был страннее некуда: «Я хочу снять фильм о театре. Одним дублем».

Гонсалес Иньярриту: Всё было ещё хуже, потому что первый кадр, который я описал, – это то, что вы увидели: человек висит в воздухе во время медитации. После этого пути назад уже нет. Этот образ был зародышем и источником веселья, весь наш подход отражён в этом первом кадре.

Джакобоне: Мы подумали: «Что за фигня?»

Бо: Мы смеялись за написанием сценария, смеялись в начале съёмок, смеёмся до сих пор. Обычно у нас всё происходит не так.

– Неуверенность актёра движет «Бёрдмэном» по мере того, как альтер-эго преследует актёра и озвучивает все волнения, а герой Китона пытается спасти от краха свой спектакль, для постановки которого на Бродвее у него нет никаких знаний или навыков. А какие волнения звучат у вас в голове?

Гонсалес Иньярриту: Мой творческий процесс наполнен сомнениями, постоянно, поэтому их много. Ставить под вопрос свои действия необходимо. Если ты не сомневаешься в себе, ты не можешь совершенствоваться. Для меня это мучительный процесс, и голос в моей голове – ***чий диктатор, страшный тиран. Я называю его Инквизитором. Как бы хорошо ты ни представил какую-то идею, этот голос убеждает тебя, что ты отправишься в ад. Последние пять лет я занимаюсь медитацией. Это помогло мне выявить этот голос, который не давал мне покоя всю жизнь. Теперь, когда я дал ему имя, он кажется мне крайне интересным. В каком-то смысле это основа фильма. У всех есть свой Инквизитор.

– В фильме есть сцена, в которой у Майкла Китона возникает конфликт с театральным критиком после того, как он угощает её в баре перед премьерой, а она с презрением обещает, что уничтожит его постановку ещё до того, как её посмотрит. И всё из-за того, что она ненавидит всё, что он собой представляет. Китон отвечает собственной гневной атакой, проговаривая, вероятно, все возможные оскорбления в адрес критиков. Признавайтесь, кто из вас мстит за разгромные отзывы в прошлом?

(Все четверо громко смеются, затем взгляды направляются в сторону Динелариса, драматурга.)

Гонсалес Иньярриту: (смотрит на Александра) Наверное, лучше тебе ответить?

Динеларис: Я не могу. Не могу. Давайте просто предположим, что я – активно работающий нью-йоркский драматург, и этим ограничимся. Но эта сцена получилась такой эффектной благодаря тому, что у обоих персонажей есть хорошие аргументы. В этом фильме все попадают под раздачу, и никто не застрахован. Критик довольно верно подмечает, что в кинобизнесе люди только и делают, что раздают друг другу награды за мультики и порнографию, все слишком серьёзно относятся к себе и думают, что им море по колено. С другой стороны, Майкл говорит критику: «Ты сидишь себе за своей стеной, в безопасности, и ничем не рискуешь». У всех есть своя позиция, и все набивают свои шишки. Поэтому я бы хотел думать, что здесь не только чья-то вендетта.

Гонсалес Иньярриту: По-моему, то, что говорит критик, – правда, и то, что говорит Майкл, – тоже правда. В театральной среде такие критики действительно являются диктаторами. Один-два человека обладают властью, достаточной для того, чтобы прикончить спектакль. Это – крайность, в которой у критика слишком много власти.

– Как судья, решающий судьбу человека…

Гонсалес Иньярриту: И какую панику чувствует этот бедняга, Ригган Томсон! Она превратилась в учителя, священника, символ страха осуждения. И затем она наконец говорит: «Я ненавижу вас и всё, что вы представляете». Я даю много интервью по поводу этого фильма и этот момент упоминают все. Один человек сказал, что критика мы изобразили несправедливо. Затем кто-то другой сказал: «Я знаю такого человека». А я им отвечаю: «Конечно, знаете».

Динеларис: Мы наблюдали за тем, как критики восхищаются фильмом, но при этом они говорили, что единственное, во что они не поверили – это то, что критик заранее осуждает пьесу, и такого не бывает. А я себе думаю: «Этот фильм начинается с мужика в трусах, зависшего в воздухе, и это – то, во что вы не смогли поверить?». Всем не даёт покоя этот момент с критиком.

Джакобоне: Он не понял шутку.

– Рассказ Рэймонда Карвера лежит в основе постановки героя Китона. Как ещё он повлиял на фильм – от тона до событий?

Гонсалес Иньярриту: Карвер – один из моих любимых писателей. Мне показалось, что попытка превратить творчество Рэймонда Карвера в спектакль была бы глупостью. То, что несведущий человек, которому не место в театре, решает это сделать – это по-хорошему плохая идея, которую сам Карвер бы оценил. Эта тема перетекает в само творчество Карвера. Что есть любовь? Элементы этого рассказа проецируются и отражаются в личном пути персонажа Майкла. Он становится тем же, о ком идёт речь в рассказе, – настолько отчаянно он хочет, чтобы его любили. Хотя в случае с Карвером было страшновато.

Я знал, что Тесс Галлагер, поэтесса и вдова Карвера, жёстко общалась с Робертом Олтманом, и ему потребовалось более двух лет, чтобы получить права на «Короткие истории». Я отправил ей сценарий, к которому приложил письмо, и мы знали, что если она нам откажет, то наступит п****ц. Мы бы могли выбрать другую постановку, но это было бы уже не то. Она осталась в восторге и с тех пор мы подружились. Она прекрасная 70-летняя женщина, и на премьере в Лос-Анджелесе она мне подарила последнюю рубашку, которую при жизни носил Рэймонд Карвер. Я ею дорожу. Она сказала, что Рэймонд хохотал бы от происходящего. Поэтому для меня было очень важно, чтобы этот рассказ Карвера был в основе постановки.

– У «Бёрдмэна» есть подзаголовок. В чём заключается «Неожиданное достоинство невежества»?

Гонсалес Иньярриту: Нико?

Джакобоне: Хороший вопрос. Я бы сказал, что обычно наше эго одерживает верх в ситуации, когда считаешь, что знаешь, что делаешь. Ты сам себе создаёшь гору, на которую взбираешься и считаешь, что всё у тебя под контролем, пока не дойдёшь до момента отчаяния, в котором понимаешь, что ничего не контролируешь. Всё больше тебя, и ты превращаешься в слабое, ничего не знающее существо. И этот момент невежества прекрасен.

– Значит, невежество – это необязательно плохое качество?

Динеларис: Когда Алехандро пришёл к нам с этой идеей, его самого можно было посчитать ничего не знающим, потому что в первую очередь мы подумали, что фильм из этого не получится. Мы ему это сказали, а он отвечает: «Я понимаю, но он у меня в голове и меня это тревожит». Если бы мы по-настоящему остановились и задумались об этой идее, мы могли бы сказать, что это безумие и что лучше этого не делать. Но есть некая невинность, которая подталкивает тебя к подъёму на горы, на которые ты никогда не забирался. В этом есть что-то приятное.

Гонсалес Иньярриту: Подзаголовок появился позднее. Это персонаж – актёр, и чтобы достичь наибольшего успеха, он не должен быть собой. Это поразительное противоречие – мысль о том, что ты должен перестать быть собой, чтобы хорошо справляться. В момент, когда Ригган Томсон претенциозно и невежественно пытается доказать, что он – тот, кем не является, когда он это бросает, когда критик говорит «Я убью тебя», когда его отвергает дочь и он понимает, что потерял всё, – в этот момент прямо перед кульминацией на сцене он не играет. Он настоящий, и благодаря этому критик реагирует на его выступление. Он нарушает правила игры. И, бросив борьбу против своей реальности, он понимает неожиданное достоинство невежества. В этом есть некая красота.

– Когда видишь в титрах четырёх сценаристов, это означает, что один написал, а затем его поочерёдно сменяли «переписчики». Редко бывает так, чтобы четыре автора по-настоящему работали сообща над сценарием, а вы были разбросаны между Нью-Йорком и Аргентиной. Как вам удалось наладить работу?

Джакобоне: Обычно мы собираемся в одной комнате и бьём друг друга палками. Тот, кто не потеряет сознание, ползёт к компьютеру и набирает свою реплику.

Бо: Потому нам и потребовалось почти два года. Мы пытались собираться вместе, но в основном мы общались по Skype и обменивались электронными письмами во время своих перепалок.

Джакобоне: Совместная работа – потрясающая вещь. Узнаёшь много нового о себе, потому что приходится отправить своё эго в особое место, чтобы ты одновременно работал на пределе своих сил и мог принимать чужие идеи. Это нелегко – набраться сил, чтобы делиться с другими всей своей посредственностью, а затем слушать всё худшее, что тебе на неё могут ответить. Для меня это было труднее всего в жизни.

– Вы абсолютно честны друг с другом?

Динеларис: Мы очень честны друг с другом.

Джакобоне: Если удаётся преодолеть неловкость этой стадии, достигаешь чего-то гораздо более толкового, чем при работе в одиночку.

Динеларис: Мы несли ответственность перед Алехандро и его вычурным видением этой истории. Как заставить её раскрыться на странице? Мы были напуганы, всё тысячу раз обдумывали. Он был очень открыт. Иногда он стоял на своём, но говорил: «Хорошо, покажите мне другую точку зрения». И мы обменивались мыслями. Мы очень честны.

Гонсалес Иньярриту: Это был процесс искреннего расспрашивания. Никакого стыда. Поэтому я говорил: «Я сейчас предложу худшую идею на свете, но как насчёт этого?». Затем все смеялись… но кто-то находил бы в этом что-то полезное и улучшал его. Мы совершенно открыто, не стыдясь, делились всеми идеями, и даже лучшие из них подвергали сомнениям. Этот Александр – тихий ужас. У тебя есть отличная идея, а он тебе: «Эээ…», а ты ему: «Ну и *** на тебя». Но постоянная постановка вопросов позволила нам создать наилучшую версию сценария. Я им вчера говорил, когда много выпил, что меня эта работа тронула за душу, потому что это неповторимо. Такого сотрудничества просто не бывает, разве что среди старых итальянских неореалистов вроде Феллини. Это редкость в кинематографе – несколько мужиков просто собираются вместе и творят, и для меня это, возможно, было лучшей работой.

Джакобоне: Трудно работать вместе таким способом, найти людей, с которыми можно быть по-настоящему честным. Я не знаю, как это вообще получилось.

Динеларис: По-моему, это из-за того, что совместная работа заключалась скорее в поиске, чем в создании чего-то с нуля. У Алехандро есть идея и она словно окаменелость в песке, а ты его сметаешь щёткой и говоришь: «Хорошо, вот это хвост». Алехандро уже создал примерный план того, что нужно, а мы лишь искали остатки этой окаменелости. Мы знаем, где в сценарии слышен голос каждого из нас, как, например, в той сцене с критиком, поэтому главным было совместить эти голоса в единое целое. Не создавать, а находить.

– Этот фильм высмеивает жанр супергеройского кино, а в главных ролях у вас Майкл Китон, игравший Бэтмена, Эдвард Нортон, игравший Халка, и Эмма Стоун, которая снималась в последних двух фильмах о Человеке-пауке. Насколько это было совпадением?

Гонсалес Иньярриту: Всё ещё страннее. Во время съёмок повсюду висели рекламные щиты с Суперменом. Мы снимаем сцену на крыше театра с Эммой и Эдвардом, смотрим вниз – а там премьера «Везунчика» с Томом Хэнксом. Эдвард отправляет ему эсэмэс, а тот смотрит вверх и говорит: «Что происходит? Девушка из “Человека-паука” прыгать с крыши собралась? Не прыгай, Эмма!». Было уморительно. Вон там стоит Том Хэнкс и, по сути, делает то же, что пытается сделать герой Майкла Китона – перейти из Голливуда на Бродвей. Есть сцена, в которой уходит первый актёр, а Китон говорит: «Приведите мне хорошего актёра». Он называет кучу имён, вроде Фассбендера, а они все заняты на фильмах о супергероях. Пародия сама напрашивается, потому что возникает чувство, что все превратились в кучу шлюх. Все мы такие.

Джакобоне: Мы все собираемся писать сценарий «Человека-паука 4».

Гонсалес Иньярриту: Честное слово, я сказал Майклу: «Если хочешь выйти из игры, чтобы мы оба могли уйти на пенсию и поселиться в Монтане, давай, блин, сделаем “Бёрдмэна 4”, или “Бёрдмэна 2”», чего тут стыдиться.

– Вам пришлось бы назвать его ремейком, несмотря на то, что такого фильма никогда не было?

Гонсалес Иньярриту: Это будет пре-сиквел.

– Алехандро, вам ведь рано или поздно предложат снять фильм о супергерое.

Гонсалес Иньярриту: Да.

– Как этот пасквиль на голливудское помешательство на супергероях повлияет на ваши шансы снять подобный фильм?

Гонсалес Иньярриту: Я был бы ужасен в этом деле. По-моему, нет ничего плохого в помешательстве на супергероях, когда тебе 7 лет, но если ты не взрослеешь – это болезнь. Корпорации и хеджевые фонды захватили Голливуд и они хотят лишь зарабатывать деньги на чём угодно, отдалённо напоминающем кино. Если ты вкладываешь $100 миллионов и получаешь $800 миллионов или $1 миллиард, становится очень трудно убеждать людей. Ты им говоришь «Вложите $20 миллионов, и вы получите $80 миллионов». Это не***вая выгода, но они тебе отвечают: «$80 миллионов? Я хочу $800 миллионов». Места на показ хороших фильмов практически не осталось. Те фильмы занимают их места.

– Есть ли что-то в этих фильмах о супергероях, что вам нравится?

Гонсалес Иньярриту: Иногда мне они нравятся, потому что они очень простые и хорошо смотрятся под попкорн. Проблема в том, что иногда они претендуют на какую-то глубину, проводя ассоциации с греческой мифологией или что-то вроде того. И они неприкрыто принадлежат к «правому крылу». Я в них всегда вижу убийство тех, кто не верит в то, во что веришь ты, или из-за того, что они не такие, как ты хочешь. Я такое терпеть не могу и на таких персонажей не реагирую. Они – отрава, культурный геноцид, потому что зрителя перенасыщают сюжетными конструкциями, взрывами и всяким г***ом, которое не имеет ничего общего с тем, что значит быть человеком.

– Идея недопущения противоположных точек зрения в Голливуде присутствует не только в этих фильмах. После того как звезды вашего «Бьютифула» Хавьер Бардем, Пенелопа Крус и Педро Альмодовар подписали петицию против насилия в Секторе Газа и упомянули геноцид, расползлись слухи о том, удастся ли им снова найти работу в Голливуде. Будь то неприятие иных точек зрения или акцент на фильмах о супергероях, приводящий к дефициту сложных взрослых фильмов, или «правая» мораль, о которой вы сказали, выливается ли это всё в однообразие?

Гонсалес Иньярриту: Об этом я и говорю. Супергерои… само слово «герой» меня напрягает. Что это, бл***, означает? Это ложная, вводящая в заблуждение концепция – супергерой. А то, как они сюда приплетают насилие – это сплошное «правое крыло». Если внимательно посмотреть на менталитет большинства этих фильмов, то всё сводится к богатым людям, которые имеют власть. Они будут творить добро и убивать плохих. С философской точки зрения, они мне просто не нравятся.

Динеларис: Эти фильмы такие «чёрно-белые». На чьей бы стороне ты ни был, ситуация с Сектором Газа серая. Проблема абортов серая, равно как и вопрос смертной казни. Ты можешь занять какую-то сторону и считать её верной, но проблема в том, что, какой бы ни была твоя сторона, ты либо прав, либо нет. Эти фильмы близорукие в своих взглядах то, что правильно, а что нет. Герой делает это, а злодей… всё сводится к производственному конвейеру, и заранее знаешь, что произойдёт.

Гонсалес Иньярриту: В конечном итоге, они ни о чём. Это упаковка. Ты открываешь коробку, а внутри ещё одна коробка, а затем ещё одна, и это не ведёт тебя к правде.

– Вы не говорили с ними о той петиции на тему Газы? Уверен, они не ожидали такой реакции…

Гонсалес Иньярриту: Конечно. Это реакция, основанная на устоявшихся ценностях. Нельзя говорить ничего плохого о нефти, о военных… если ты сомневаешься в военных, тебя клеймят предателем. Если ты критикуешь… не еврейскую сторону вопроса, а то, как Израиль поступает в политическом плане, то есть вещи, о которых просто нельзя говорить. Вот это – философское поле фильмов о супергероях.

– Все четверо из вас работают над материалом, предназначенным для взрослых и затрагивающим сложные темы. Что всеобщая супергеройская мания означает для фильмов, которыми занимаетесь вы?

Гонсалес Иньярриту: Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что нет смысла браться за взрослый фильм на $80 миллионов, когда фильм о супергерое может принести $800 миллионов.

Гонсалес Иньярриту: Поверьте, я не представляю, каково получить такие деньги, я такую цифру никогда не увижу.

– Что это означает для вас, когда вас больше интересуют скромные по деньгам, но интеллектуально амбициозные фильмы, а Голливуд хочет противоположного?

Гонсалес Иньярриту: Для меня лично? Мы, и актёры тоже, работали практически бесплатно, на подобных фильмах приходится так делать. Это было делом любви, страсти и веры. Если честно, я на фильме потерял деньги, если учесть два года, которые я посвятил ему до съёмок, равно как и актёры, получившие за него самый минимум. Здесь много кто делал нам одолжение. Мы все работали, потому что нам нравится фильм, поэтому это не было глупым финансовым решением.

Я не могу представить работу над фильмом только ради денег. Для меня это было бы адом. Слава богу, у меня есть кое-какие сбережения, чтобы я мог жить приличной, простой жизнью. Мне не нужно много, честно, лишь бы было чем платить за жильё и учёбу дочери в колледже. Как я могу отдать два года своей жизни в первую очередь ради денег? Я так не могу.

– У остальных из вас есть другая работа – от съёмок рекламы до написания пьес; вы не откладываете на чёрный день, когда Алехандро позвонит и скажет: «Хорошо, я готов работать даром ближайшие два года»?

Динеларис: Так было заведено на фильмах, с которыми я вырос, фильмах конца 70-х вроде «Великого Сантини», «Правосудия для всех», «Нормы Рэй», «Крамера против Крамера», «Уходя в отрыв», «Телесети». Сейчас такие картины – инди-фильмы. А когда-то они были главными проектами студий.

Джакобоне: Это такая огромная работа – написать что-то хорошее. Если уж взялся за это, то вложи в это душу, такое невозможно делать за ценник. Хотя мы вместе делаем телесериал.

Гонсалес Иньярриту: Помню, как-то я читал интервью с режиссёром, который сокрушался из-за того, что его третий фильм не собрал $100 миллионов. Первые имели большой успех, а третий собрал $98 миллионов. Я подумал: «Как только ты начинаешь мыслить подобным образом, ты оказываешься в ж***». Я, наверное, никогда не увижу таких цифр, потому что я не делаю такие фильмы. Некоторые режиссёры уже 25 лет сами себе не заливают бензин в машину и не летают на рейсах коммерческих авиалиний. Когда теряешь контакт с жизнью, тебе п****ц. По жизни у тебя есть мешок, наполненный эмоциональными возможностями, и их можно понять, только живя в мире.

Когда ты становишься одним из тех, кого нельзя критиковать, потому что ты поверил в то, что ты – икона, когда ты всерьёз в это веришь, это становится самой страшной ловушкой, и тебе п****ц. Чтобы стать знаменитостью, именем – а я встречал людей, которые говорят о себе от третьего лица, – становится страшно. Они превращаются в предмет, а не в человеческое, сложное, задающее вопросы создание, каждая клетка которого постоянно меняется.

– Так что вы вынесли для себя после создания фильма о самых сильных страхах творческих людей?

Гонсалес Иньярриту: Для меня этот фильм был хорошей дозой терапии. Я признаю, что могу быть замученным эгоцентричным глупцом, которому иногда всё удаётся. Надеюсь, когда люди увидят этот фильм и немного о нём подумают, они увидят себя. Не бывает людей, которые не разносят себя на части так же, как этот персонаж.