Однажды давным-давно жил да был в одной далёкой стране времён Великой депрессии бедолага, который спёр по случаю десять тысяч, чтобы дети его не голодали, и отправился за это дело на эшафот, едва успев показать детишкам, где спрятал ворованное. Тут про бедолагу конец и начинается совсем другая история.
Настоящих пророков толпа побивает камнями и распинает на крестах. Пророков ложных, волков в овечьей шкуре, толпа любит, отдаёт им самые лакомые кусочки и накопленные сбережения, чествует и посылает на съедение лучших своих дочерей, пока святые на лимузинах и с отфотошопленными часами распевают на мотив песни группы Genesis: «Ведь я – друг Иисуса, и он знает – я не солгу». Таков и преподобный Гарри Пауэлл.
У Гарри Пауэлла – власть над людскими умами и сердцами. У Гарри Пауэлла – на одной руке татуировка «любовь», а на другой «ненависть». У Гарри Пауэлла – свои интересные взаимоотношения с Всевышним, с которым они о чём-то, только преподобному известном, давно договорились (Иисус его знает и не даст соврать). У Гарри Пауэлла – тяжёлые веки и красивое невозмутимое лицо «принца нуара», великого Роберта Митчема, не меняющее добродушного выражения ни когда преподобный врёт, ни когда убивает. У Гарри Пауэлла в активах то ли шесть, то ли двенадцать – он уже сам не помнит – прирезанных жён, и ещё одна новая, готовая на него молиться доверчивая простушка с крутыми иконическими кудрями Шелли Уинтерс.
Актрисе вообще везло на неудачливых вдов и матерей: в 1962 году она сыграла ничего не подозревающую дурынду Шарлотту в «Лолите» Стэнли Кубрика. В «Ночи охотника» она – мать тех самых детишек, которые на свою беду знают про ключ от квартиры, где деньги лежат. Вот за ними-то, за детьми и деньгами, и отправится Гарри Пауэлл, как свирепый великан, как ворожащий в «час волка» по дремучим лесам злой колдун, как голодный зверь на главной своей охоте.
Экспрессионистский нуар «Ночь охотника» – единственный режиссёрский и сценаристский опыт Чарльза Лотона, прибывшего в своё время из родной Британии в Америку покорять Голливуд и взявшего в 1933 году свой актёрский «Оскар» за костюмную драму «Частная жизнь Генриха VIII». Освоившись в США, в 1955 году англичанин Лотон вдруг взял и снял по одноимённому роману Дэвида Грабба образцовую американскую готику: маленькие одноэтажные городки, железная пята Великой депрессии, хорошо знакомая нам по Стивену Кингу истерическая религиозность.
Получился не только один из важнейших американских фильмов, названный Библиотекой Конгресса «культурно, исторически и эстетически значительным», но и оживший чёрно-белый кошмар родом из немого кино и нашего подсознания. «Ночь охотника» – это блуждания между реализмом и сюрреалистическими видениями, триллером и библейской притчей, криминальной драмой и тёмным фэнтези. И напугают эти блуждания так, как никакому «Сайлент Хиллу» не снилось. Всё потому, что ужас, из которого взращён фильм, лежит в категории страхов не взрослых, а детских. Самых старых, самых неизбывных, почти животных в своей интуитивности. Все дети боятся большого злого Буку, который придёт и заберёт, когда ни мамы, ни папы нет дома.
И о большом злом Буке из вашего детства фильм не даёт забыть ни на секунду. Современный кинематограф принято ругать за жестокость и склонность к насилию. Но по отношению к детям он, за редчайшим исключением, вовсе не жесток. В фильмах новейшего времени детям редко приходится противостоять большому неотвратимому Злу, разве что очередная избранная Китнисс, защищённая сюжетной бронёй, выйдет с боевым арбалетом наперевес против безоружного свергнутого диктатора. Дети же в «Ночи охотника» перед своим злодеем совершенно беззащитны.
Фальшивый священник демонстрирует ту степень беспощадности, к которой мы привыкли теперь только у Тарантино в отношениях взрослых друг к другу. Пригрозив прирезать десятилетнего мальчика и оторвать руку пятилетней девочке, Пауэлл идёт по их следу, неотвратимый, как Рок, неутомимый, как Терминатор, неумолимый, как чума. Человек ли он вообще, этот Пауэлл? Не сумев получить желаемое, он издаёт такой чудовищный вой, что ни один смертельно раненный хищник и то не признал бы его за своего.
Главный, неприятно перекликающийся с реальной действительностью, кошмар фильма не в жестокости, а в том, как сгибает преподобный своей волей всех, кто встречается ему на пути. Даже воплощающая Добро с ружьём и кулаками героиня Лиллиан Гиш, состарившаяся фея немого кино, и та на минуту склоняется перед его дьявольским очарованием.
Даже та самая девочка, которую он называл «отвратительной идиоткой», бросается к нему в объятия. И мальчик, что противостоял преподобному все эти страшные полтора часа экранного времени, бросается защищать Пауэлла от полиции, во второй раз лишающей его отца. Пусть такого, как Пауэлл, но другого-то нет.
И вроде хорош конец, и благостен, и гимны пропеты, и Господь в небесах, но отчего-то уже вступают титры, а ты все ждёшь и ждёшь, что опять придёт ужас. Что Пауэлл как вылезет сейчас из ползучих экспрессионистских теней, наведённых маэстро операторского искусства Стэнли Кортесом, или хотя бы перечеркнёт чёрный экран белая надпись, знаменующая то, что у страшных сказок не бывает конца: «И жили они долго и счастливо. Или нет».
