Дар и возмездие

1890-е годы. Когда к пожилому смотрителю маяка Томасу Уэйку (Уиллем Дефо) приезжает молодой помощник Ифраим Уинслоу (Роберт Паттинсон), вокруг начинается кавардак. Но это только начало – чем дольше времени проводят друг с другом мужчины, тем страннее и страшнее становится на острове.

Роберт Эггерс – молодой постановщик, блеснувший своим дебютным фильмом «Ведьма». Так и не добравшаяся до российского проката картина была с восторгом встречена на Западе. Постановку хвалили на разный лад, писали, что автор переизобрёл формулу фильма ужасов. Но даже если это не так, не обратить внимания на нового яркого режиссёра было попросту невозможно.

Полностью отказавшись от привычных жанру приёмов – скримеров, кровавых сцен и жутких монстров, – Эггерс сумел снять одну из самых страшных и художественно выверенных постановок года. Он задал себе высокую планку – ожидания от его второй работы были предельно высоки.

Надежды не разбились о рифы в беспокойном кинематографическом океане. «Маяк» вышел сильным и умным произведением. Сюжет полотна можно трактовать совершенно по-разному. С одной стороны, это камерная история о тайнах прошлого и той цене, которую приходится платить за совершённые ошибки, с другой – мистический рассказ о предопределении. Также фильм можно воспринимать и как пугающую фэнтезийную притчу с аллюзиями на произведения Эдгара Аллана По, Германа Мелвилла, Новый Завет и Александрийский маяк – одно из семи чудес Древнего Мира.

Но получить наслаждение от просмотра удастся, даже если не вдумываться в те смыслы, которые вложил в «Маяк» Эггерс. Картину снимали на чёрно-белую 35-миллиметровую плёнку с почти квадратным соотношением сторон. Благодаря этому, а также авторскому видению, работе художников-постановщиков и оператора Джарина Блашке («Я верю в единорогов») «Маяк» выглядит так, будто экспрессионисты сдружились с символистами и отправились в гости к Зигмунду Фрейду. Завораживающая красота инфернального острова вкупе с леденящей сознание музыкой Марка Корвена («Куб», сериал «Террор») пленяет и полностью погружает в удивительный мир всепоглощающего ужаса.

Ещё одна важная составляющая «Маяка» – игра Уиллема Дефо и Роберта Паттинсона. Первый выглядит тут ещё безрассуднее, чем в недавнем «Ван Гоге», а второй, кажется, выдаёт лучшее представление в карьере. Гротесковые диалоги – иногда вроде бы бессвязные, порой едва ли не философские – и чувственные монологи, в которых слышатся отголоски безумия и похоти, смирения и возмущения, отваги и трусости, настороженности и восхищения, презрения и покорности, агрессии и трепета, не дают понять, кто есть кто. Зрительские симпатии смещаются то к одному мужчине, то к другому.

Выступающий основным рефреном гудок наутофона маяка, стоны одушевлённого моря, крики надоедливых чаек, завывания дикого ветра, скрип половиц, звон посуды, старческое кряхтение Уэйка и мерное сопение мастурбирующего Уинслоу – отдельные элементы, из которых Роберт Эггерс складывает мозаику о трагизме скучной повседневной жизни и связи априори порочного человека и беспристрастной природы.

Много внимания уделено взаимоотношениям главных героев. Других персонажей, за исключением появляющихся ненадолго то ли в качестве воспоминаний, то ли сновидений или галлюцинаций людей и иных существ, в постановке нет. Ближе к середине интимная история опрокидывает ширму загадочности и открывается в виде психологической драмы о сложности однополых отношений. В определённый момент атмосфера становится настолько наэлектризованной, что становится понятно – всё закончится смертельной дракой или сексом, а, может быть, и тем и другим сразу.

Впрочем, если рассматривать личности персонажей под другим углом – не как смотрителей маяка, Уэйка и Уинслоу – и, поддавшись метафорической интерпретации истории, угадать в них обобщающие образы мужчины и матери-земли, сына и отца, человека и божества, грешника и святого, то гомоэротизм совсем не покажется лишней деталью в этой поэтической, аллегорической и поучительной тёмной повести.