От книги к фильму: «Блаженны мёртвые»

Писателя Юна Айвиде Линдквиста давно именуют за глаза «шведским Стивеном Кингом», а его дебютный роман «Впусти меня» тут же стал международным бестселлером. Однако, по сравнению с трудами его американского коллеги, книги Линдквиста экранизируются значительно реже – помимо удачной адаптации «Впусти меня» от Томаса Альфредсона (не считая англоязычного ремейка) на ум приходит разве что «На границе миров» Али Аббаси. Вторая книга Линдквиста, хоррор-драма «Блаженны мёртвые», была опубликована ещё в 2005 году, но киноверсии удостоилась лишь 19 лет спустя.

Сюжет разворачивается в Стокгольме, когда неизвестный электрический импульс внезапно пробуждает к жизни тысячи почивших во всей округе. Воскреснув, те возвращаются домой к семьям. Явление носит настолько массовый характер, что правительство Швеции решает выделить целый квартал под расположение «оживших», где за их поведением и физическим состоянием могут наблюдать врачи и учёные.

История фокусируется на нескольких персонажах, у каждого из которых своя реакция на горе и потерю. Это муж и сын детской писательницы Евы, погибшей в автокатастрофе и оказавшейся одной из первых «оживших», чьё состояние радикально отличается от большинства. Это пожилой мужчина Густав, который никак не может смириться со смертью маленького внука и оттого находится в натянутых отношениях с дочерью Анной, поскольку та, по его мнению, недостаточно остро переживает утрату. И это юная Флора, испытывающая дефицит родительского внимания и оттого наладившая контакт с религиозной бабушкой, уверенной, будто массовое пробуждение мертвецов – знамение грядущего Второго Пришествия.

Умер, воскрес, живёшь дальше

Конечно, Юн Айвиде Линдквист – далеко не Стивен Кинг, как бы часто рецензенты и простые читатели ни пытались их сравнивать. Линдквисту ощутимо не хватает деталей, важных для глубины характеров и отображения тонкостей их взаимоотношений. К тому же он пытается разработать слишком обширную внутреннюю вселенную, на что у него словно не хватает сил. Помимо рассмотрения личных драм отдельных героев, он пытается обрисовать взгляд общества на проблему «оживших» через очевидную параллель с миграционным кризисом, когда правительство способно предоставить «иным» пристанище, но не имеет понятия, что делать дальше и под какую правовую категорию подогнать внезапно образовавшуюся прослойку населения.

Эта перегруженность событиями и действующими лицами утяжеляется откровенно лишними элементами – вроде внезапно открывшейся у людей способности к чтению мыслей друг друга, а также мистической сущности по прозвищу Рыбак, что появляется ближе к финалу. В целом эта линия кажется достаточно перспективной, однако Линдквисту будто не достаёт фантазии и вдохновения раскрыть её на полную, отчего история завершается вполне предсказуемо и без феерического огонька.

Тем не менее, интересных мыслей в произведении много. Рассказывая о книге, Линдквист вспоминал «Впусти меня» и заявил, что оба этих романа объединяет его стремление пофантазировать на тему «что было бы, будь главный герой вампиром или зомби». Он наотрез отказывается видеть свои истории в гламурном ключе, максимально дистанцируясь от произведений Энн Райс и особенно экранизации «Интервью с вампиром» с Томом Крузом и Брэдом Питтом. Именно поэтому возвращение живых мертвецов к своим родственникам, как и вампиризм, описывается шведом не столько с мистической, сколько с будничной точки зрения, без прикрас, со всей присущей истории отталкивающей откровенностью.

При этом натурализм Линдквиста при описании зомби и модели их поведения вовсе не отдаёт открытой агрессией. «Я смотрел немалое количество фильмов о зомби и очень их люблю. Я лишь не мог понять, почему они такие агрессивные, постоянно шипят «Мозги, мозги!» и охотятся на людей. Я подумал, что если бы я вдруг воскрес, мне бы хотелось не убивать окружающих, а поскорее вернуться домой и жить дальше, будто ничего не случилось. Поэтому в моей книге они вовсе не агрессивны. Это, скорее, обычные люди, чьи тела были в той или иной степени повреждены», – говорит автор.

Такое допущение позволило читателю поразмышлять, как бы повёл себя человек, если бы ему вдруг представилась возможность вновь увидеть близких, ушедших в мир иной. Неспособность многих отпускать тоску по утрате наиболее ярко звучит в персонаже пожилого Густава Малера, решившегося на отчаянный шаг – эксгумацию тела маленького внука Элиаса. Тёзка знаменитого австрийского композитора таким способом отчаянно жаждет воссоединить некогда счастливую семью и считает, что его дочь Анна непременно сможет исправить материнские ошибки, увидев сына.

Жуткие описания физиологических изменений, происходящих с человеком после захоронения (изучая это явление, Линдквист тесно сотрудничал с судмедэкспертами), описаны автором не только с целью достижения шокирующего эффекта. Наблюдая, как тело внука продолжает разлагаться, Густав до последнего надеется на чудо, отказывается слушать здравый смысл и всем сердцем полагается на обнадеживающее «а вдруг». Но этого «вдруг» не происходит, и в самом конце Линдквист максимально ярко описывает то, что может ждать человека, который отказывается двигаться вперёд и оставлять тяжесть болезненной потери позади.

Худший зомби на свете

Поскольку «Блаженны мёртвые» оказались весьма киногеничным произведением, вопрос об экранизации рассматривался сразу после выхода книги. Однако процесс сильно затянулся и только в 2022 году было объявлено, что режиссурой займётся дебютантка в полном метре, норвежская постановщица Теа Хвистендаль, а главные роли сыграют звёзды фестивального хита «Худший человек на свете» Ренате Реинсве и Андерс Даниельсен Ли. Грядущий проект называли «фильмом о зомби, который вы никогда не видели», и, хотя с этим утверждением действительно можно согласиться, он вряд ли способен удовлетворить запросы большинства зрителей.

До настоящего времени Хвистендаль была в основном клипмейкером и режиссировала короткометражные фильмы. Умение высказываться лаконично в рамках скромного хронометража здесь, к сожалению, сыграло с ней злую шутку, поскольку кажется, что даже полуторачасовая продолжительность фильма для неё избыточна. Событийному и эмоциональному изобилию текста Линкдвиста она предпочитает настроенческий минимализм и порой даже попадает в нужные ноты.

Хотя в целом сценарий придерживается событий литосновы, многое подверглось существенным сокращениям. Например, герои крайне сдержанны на реплики и зачастую просто молчат, количество действующих лиц урезано, а возвращение оживших мертвецов больше не носит глобальный характер. Эти люди рассматриваются постановщицей как случайные персонажи, представляющие из себя типажи, что призваны отобразить переживания различной утраты – сына, жены и возлюбленной.

Хвистендаль неплохо удаётся работа на полутонах, как и предпочтение визуального языка вербальному. Каждый кадр – пейзаж воплощённой скорби, холода и одиночества, по которому бродят люди, кажущиеся единственными представителями человеческой расы не только в городе, но и на всей планете. Стараясь выражать себя максимально аскетично, она эффектно передаёт настроение героев и описывает отношения между ними крошечными деталями – расположением актёров в кадре, позами, мимикой, словно случайно замеченными оператором фотографиями, на которых изображена некогда счастливая семья.

Это гнетущее чувство вселенского одиночества разлито повсюду – в воздухе, городских ландшафтах, квартирах и самих людях. Но стоит лишь потребовать от фильма логики и захотеть от истории чего-то большего, тут же начинаются проблемы.

Отказ от глобального изображения событий оправдывает себя при создании атмосферы, но причинно-следственная связь от этого нарушается. Как и в книге, нам совершенно не обязательно знать, откуда взялся этот электрический импульс. Но почему в фильме воскресли лишь несколько человек? Авторский переход от массового к частному, опять же, понятен, но в таком случае возникает новый вопрос: почему постановщица так часто демонстрирует пустые улицы и жаждет воссоздать ощущение тотальной пустоты, если феномен коснулся только некоторых персонажей?

Эмоциональная холодность, с которой Хвистендаль наблюдает за героями, как и её желание изобразить их предельно минималистично, не позволяет полностью проникнуться драмой, ощутить важные этапы, во время которых происходит переосмысление ситуации персонажами, смена восприятия, не даёт увидеть всю вариативность их способов реагирования. По сути, нам лишь представлены несколько отдельно взятых человек, что ходят по экрану с грустным видом и тихо страдают.

По причине нежелания постановщицы добавить их действиям и чертам глубины с разнообразием, они остаются одномерными, что в данной истории недопустимо. Мы ведь, по сути, должны сопереживать, иначе история попросту не сработает. Медитативная медлительность, поначалу приковывающая внимание, также быстро перестаёт быть обоснованной и начинает стремительно испытывать твоё терпение на прочность, ничем не вознаграждая в конце.

Не желая следовать тропами жанрового кино и пытаясь оставаться в рамках лаконичной притчи, Хвистендаль отказывается от ещё одного отличительного элемента романа – брутальности и натурализма. Из-за этого практически все эпизоды, которые Линдвкист описывал жёстко и откровенно, оказываются сглаженными: грим мертвецов предельно лайтовый, а сцены с эксгумацией, кроликом и особенно утопленником упрощены донельзя.

Возможно, это в чём-то соответствует размышлениям Линдквиста об образе зомби, но в романе описания работали на главную и очень важную идею – живые должны хоронить мёртвых, чьё место исключительно в могиле, как бы нам ни хотелось повернуть время вспять. Ожившие поначалу не несут угрозы, но их отталкивающий внешний вид – хорошая лакмусовая бумажка, отражающая отказ родственников от здравого мышления и трезвой оценки ситуации.

Даже имея перед глазами доказательства абсурдности паранормального явления, как и невозможности адекватного взаимодействия с ходячими покойниками, люди хватаются за последний шанс побыть с родными как за соломинку. Однако мёртвые всё-таки ощущают себя иными и их зависть рано или поздно прорывается наружу в виде немотивированного насилия.

Эта мысль у Хвистендаль звучит не слишком отчётливо, однако ей всё же удаётся передать чувство некой неумолимо надвигающейся угрозы. Вот только по факту её картина кажется лишь затянутой иллюстрацией одной-единственной идеи: возвращение с того света ни к чему хорошему не приводит. А это вряд ли можно счесть большим откровением.