Западня

Если вы знаете хоть что-то об американском писателе Дэйвиде Фостере Уоллесе, наверное, вам чертовски повезло. Если нет – винить себя не стоит, шансов узнать о нём у вас было немного. Переводами Уоллеса в нашей стране занималось и занимается два с половиной гика-энтузиаста, из чего несложно прикинуть и объёмы проделанной работы. Официально же на русском книги Дэйвида не издавались, да и навряд ли будут изданы в ближайшем будущем.

Самая известная и обласканная вниманием работа Уоллеса – вышедшая в 1996-м «Бесконечная шутка». Грандиозная фантазия о печальном американском будущем, ныне – уже настоящем, из полумиллиона слов на тысяче с небольшим страниц. Её называли великим американским романом и вносили в список ста лучших англоязычных книг двадцатого века. Ко времени её издания относится и история журналиста «Роллинг Стоун» Дэйвида Липски. Он провёл с Уоллесом часть тура в поддержку «Бесконечной шутки», но набранный материал в журнальную статью так и не превратил. Зато через четырнадцать лет сделал из него книгу, на которой и завязан фильм «Конец тура».

«Чудаковат», – пожалуй, заключил бы любой из нас поначалу, окажись он на месте Липски, приехавшего брать интервью у Уоллеса – человека, о книге которого говорит вся Америка. Но чудаковат не в том смысле, в котором чудаковаты невротики-писатели из картин Вуди Аллена. Или, к примеру, герой Селина Джонса из недавнего фильма «Зажигая звёзды», поэт Дилан Томас, взбалмошный, непредсказуемый эксцентрик, тонко чувствующий фальшь окружающего мира, и оттого зачастую печальный. Напротив, Уоллес в исполнении Джейсона Сигела чудаковат в своей простоте, в своей обычности. Живёт у чёрта на куличиках с двумя собаками, выглядит как среднестатистический нью-йоркский бездомный, у него в доме нет телевизора, но есть плакат Аланис Моррисетт, ну и всё в этом роде. Какое-то тянущее, грустное ощущение, связанное с писателем, появляется сразу, но во всей своей полноте раскроется, конечно, уже по ходу действия.

Для главного героя фильма Джеймса Понсольдта писательство не дар – скорее, бремя. Одиночество – не роскошь и не блажь, но пугающая реальность, а депрессия – болезнь, лекарство от которой он судорожно искал, но не нашёл, и потому отдался ей с концами. Она будто развивалась в нём, пока он творил, теперь же всё сказано и написано, но расстройство его не покинуло. Возможно, изначально оно было чем-то вроде жертвы ради лучшей жизни, но когда стало ясно, что лучшей жизни, скорее всего, не будет, всё усугубилось. Пытался изменить мир, но воз и ныне там. Хотел изменить людей, но теперь совершенно не уверен, смог ли. Это что-то вроде западни, из которой не выбраться. Ты стал знаменитым, о тебе говорят, ты потешил, наконец, своё эго, но есть ли в том смысл, если день за днём ты терпишь куда более крупное поражение? Всё это тянется за Уоллесом, спрятать это невозможно, да он, кажется, и не пытается.

При этом всём понимать картину как что-то такое грузное, тяжёлое, где каждая нота минорна, а каждая деталь обильно пропитана меланхолией, не стоит. Конечно, здесь есть и юмор, и ирония, и некая даже лёгкость, есть более простые мотивы зависти, хитрости, ревности, дружеских отношений, пара интересных акцентов на отшельничестве, аскетизме, которые можно покрутить в голове. Главные герои большую часть фильма проводят в беседах, но не только философских; пустых, ничего не означающих, заполняющих неловкую пустоту по пути в ближайший ресторан, здесь тоже предостаточно, равно как и радостных, приподнимающих настроение, бодрящих, а не только экзистенциальных, опустошающих или тех, что «меняют всё». Недаром герой Джесси Айзенберга, журналист Липски, будет вспоминать эти беседы как лучшие в своей жизни. Потому что разговоры были именно что человеческими – это не было монологом писателя, знающего мир, это не было обычной журналистской работой, не было интервью, даже необычным, нетипичным. Поэтому, кстати, Липски так и не опубликовал материал – у него была хорошая история, но не было хорошей истории для журнала.

Однако, по сути, «Конец тура» существует ровно затем, чтобы проговорить конкретное состояние западни во всей трагичности. Не объяснить, нет. Если бы фильм всерьёз брался что-то анализировать, объяснять, он бы, наверное, просто не сумел сохранить себя. Именно проговорить, мол, я могу открыться тебе, насколько это возможно, а всё остальное – ты уж сам как хочешь. Это освобождает картину от морализаторских сентенций, лишних философских конструкций и делает её просто тихой историей о человеке, который рискнул поставить на лучший мир и проиграл, как и все до и после него. Что до объяснений, то единственное и самое ёмкое из возможных зритель получит буквально на первых минутах картины, ещё до того, как поймёт, кем был, как жил и что чувствовал этот таинственный Дэйвид Фостер Уоллес: его не стало двенадцатого сентября две тысячи восьмого. Он повесился в собственном доме, так, видимо, и не найдя выхода оттуда, куда однажды угодил.

Вердикт: Неглупое кино, наполненное разговорами неглупых людей, способное по-настоящему задеть.

7	9	9