Алан Рикман: Во мне живёт Достоевский, который считает, что мне надо быть чуть больше Толстым

Алан Рикман – звезда британского кино и театра, исполнитель любимого многими Северуса Снейпа из фильмов о Гарри Поттере, благородного полковника Брэндона из фильма «Разум и чувства» и главного злодея из первого «Крепкого орешка». Голос Рикмана признан золотым голосом Британии. Алан Рикман дважды выступил в роли постановщика. В 1997 году вышла его первая режиссерская работа «Зимний гость», которая сразу же была отмечена наградой CinemAvvenire. А в 2015 году состоялась премьера его новой картины, «Версальский роман», в которой Рикман не только режиссёр, но ещё и исполнитель роли Короля-Солнце Людовика XIV. Как отмечает сам Рикман, его заинтересовал превосходный сценарий Элисон Диган.

Накануне выхода фильма в России мы встретились с мистером Аланом Рикманом в библиотеке лондонского отеля Ковент-Гарден, чтобы поговорить не только о его новом любимом детище, но и о старых проектах, некоторые из которых даже были сняты в России. Мистер Рикман здоровается со мной своим знаменитым глубоким голосом и извиняется за типичную дождливую лондонскую погоду.

– Cначала я хотела бы поблагодарить вас за фильм «Версальский роман». Буквально на днях он должен выйти в России на DVD. К сожалению, у нас картина не шла в кинотеатрах, хотя мы все очень этого ждали. Ваш фильм – чудесная история любви, да?

– Да, именно так, это просто история любви, ничего больше.

– Не совсем согласна. В фильме ещё много важных тем: место женщины в обществе, роль творчества, которое помогает героям преодолевать боль, и, конечно, история любви.

– Да, готов поставить галочки по всем пунктам.

– И что же насчёт места женщины в обществе? Это действительно остаётся актуальной проблемой и в наше время?

– Это я должен спросить у вас. На самом деле, только на днях слышал в новостях, что женщинам очень трудно добиться высоких постов в обществе, где правят мужчины, а беременных женщин на четвёртом месяце беременности увольняют с работы. Так что да, это до сих пор большая проблема.

– В фильме много великолепных эпизодов, но мне кажется, что самый сильный – это момент, когда Сабин де Барра (героиня Кейт Уинслет) просыпается посреди ночи из-за того, что слышит голос умершей дочери. Спасибо за него.

– Спасибо вам.

– Вы упоминали в одном из интервью, что узнали многое о короле Людовике XIV, когда начали его играть. Это на самом деле так?

– Да, думаю, не совру, если скажу, что, когда играешь исторических личностей, невольно начинаешь их защищать. Ты не то чтобы стараешься оправдать любые их поступки, но ты просто не сможешь сыграть персонажа, если будешь судить его.

– Точно.

– Так и получилось… Другие называют Людовика XIV Божественным, Солнечным Богом, Королем-Солнце и тому подобное, но я старался найти в нём человека. И, конечно, мне в этом очень помог сценарий Элисон Диган. Она наделила Людовика вполне человеческими качествами, и ты чувствуешь его одиночество, потому что он случайно родился королём. Если ты родился королём, правила уже установлены. Он ведь просыпался каждое утро один в своей постели, не считая, конечно, что шестьдесят человек стояли у его ног и взирали на него. На самом деле, это ведь ненормально, когда ты так живёшь: на него смотрели, когда он принимал пищу, в надежде, что он спросит их о чём-то. И он должен был поддерживать этот ритуал просто для того, чтобы поддерживать. А ещё он покровительствовал искусствам. Он поддерживал потрясающе талантливых людей. И в то же самое время, как ни странно… и это как раз касается нашего фильма… гений Ле Нотр строит сады, а Людовик указывает ему на кусок земли и говорит: «Стройте сады здесь». Хуже места он не мог и придумать.

– Болото.

– Болото, наполненное комарами. Ужас. А он и не догадывается. Там ведь только Ле Нотр находился со строителями. Там не было доступа к воде. Чудовищное место. Но посмотрите на него сейчас: гений преобразил его.

Поэтому да, то, что вы говорили насчёт великих творческих проектов – совершенно справедливо: такие деяния нуждаются в людях вроде Людовика или сильного правительства. Да даже местные власти могут многое – например, в Бильбао, в Испании. У них ведь было мало денег, но они построили картинную галерею всего за миллион долларов и подняли экономику города благодаря лишь одному зданию! Мне нравится, что можно восхищаться великими примерами торжества творчества и вместе с тем наблюдать, как Сабин де Барра возится с камешками в фильме. Потому что каждый камушек – часть великого проекта.

– Спасибо. А теперь от одной влиятельной личности – к другой: Распутин. Не могу не спросить вас про него. Не про его личность, а про время, когда он жил. Думаю, это наиболее трагичное время для России, – революция. И он знал… Когда я смотрю фильм, и то, как вы его играете, я понимаю, что он знал, что случится, что случится с царём, с его семьей. Была ли для него это тяжкая ноша – знать, что все эти люди умрут, а страна будет разрушена. Было ли возможно что-то изменить?

– Он был крестьянином, да ещё и с такой совсем не рафинированной европейской внешностью. А оказался при дворе, где было полно глупых, наивных, напуганных людей. И он там был как инопланетянин с другой планеты. Даже просто из-за того, что так выглядел, не говоря уже обо всём остальном. Но он же совершил паломничество в 3 тысячи миль, значит нельзя назвать его шарлатаном. Он был предан идее. А ещё интересно, что живи Распутин сейчас, у него была бы скорее всего успешная клиника на Харлей-стрит. Раньше это считалось мистикой и чернухой, но сейчас это бы назвали гипнотизмом.

Трудно докопаться до правды. Вы просто помещаете этот совершенно чужеродный элемент при дворе, который немного напоминает двор Людовика XIV. Как там говорилось в фильме: «Мы – мыши в мышеловке». Те же мыши, другая мышеловка.

– А в такие трагические периоды истории может один человек что-то изменить?

– В истории полно таких примеров.

– Почему бы нет?

– Почему бы нет? А как же ещё она бы менялась, если в ней бы не было Че Гевары, или Кастро, или Гитлера?

– А что делать людям искусства, когда они видят, что вокруг творятся ужасные вещи?

– Думаю, мы всегда… Мне кажется, великое искусство всегда представляет собой альтернативу, потому что оно – про нас. Оно – про наше воображение. Можно читать произведение искусства, смотреть на него, если это картина, вы можете принимать его или не соглашаться с ним. Искусство – это всегда часть человека. И вот если бы мы сейчас оказались в Италии в Сикстинской капелле, там были бы тысячи людей, стоящие в очереди, чтобы только посмотреть на неё. Такие вещи имеют неоспоримую вечную силу. Они непостижимы.

– То есть, они могут оказать влияние?

– Конечно, потому что нам приходится напрягать мозг, чтобы понять их. Искусство, настоящее, великое, несколько больше, чем человек, создавший его и чем те, кто пытаются постичь его. Знаете, я работал с Питером Бруком в Стратфорде над пьесой Шекспира «Антоний и Клеопатра». И он сказал тогда нам: «Не важно, хороши вы или плохи, вы никогда не станете лучше этой пьесы».

– Есть еще один замечательный фильм с вашим участием – «Страна в шкафу». Старый.

– Да, очень старый и очень странный, и я не уверен, смотрел ли его кто-то.

– Довольно многие видели. И он все ещё актуален. К сожалению.

– Да, боюсь, что да.

– А что вы думаете о цензуре в целом? Должны ли быть запретные темы в искусстве?

– Нет.

– То есть вы считаете, что говорить можно обо всём?

– А в чём дело? Кто имеет право говорить, что я могу смотреть, а что – не могу, что могу говорить, а что – нет? Все мы люди. Нет, обо всём можно говорить.

– Вы ведь играли и даже были режиссёром нескольких чеховских пьес?

– Нет, режиссёром не был, а вот играл я в «Чайке» и «Дяде Ване».

– Что же привлекает вас в Чехове?

– Он – величайший драматург! Потому что он непостижим. За ним не угнаться: вот вам кажется, что он – здесь, а он ускользает от вас. Для нас он очень сложный. Надо понимать его особую интонацию, атмосферу, а мы её не знаем. Как бы мне хотелось хорошо понимать по-русски. Я видел превосходные постановки Чехова на русском, но перевести идеально невозможно, это всегда проблема.

– Вы были дважды в России, в том числе когда снимали «Распутина». Вам понравилось?

– Я также играл там давным-давно, в «Братьях Карамазовых», но это было совершенно не официально, это было в 80-х, а потом я был ещё в Тбилиси, хотя это, конечно, уже не Россия, а Грузия, но раньше это всё было Россией.

– Советским Союзом.

– Да. Советским Союзом. И я видел все эти перемены.

– А вы замечали эти перемены?

– В 1991-м?

– Да. И как, сильные перемены?

– Да, они были огромные, ведь в то время всё и происходило. А первый раз, когда я там был, это были 80-е годы, и я путешествовал из Москвы в Ленинград, как он тогда назывался, и потом – в Тбилиси. На самом деле, это то же самое, как доехать из Лондона в Венецию, а потом в Афины. А это всё одна страна.

– Да, большая была страна.

– И, конечно, да, приходилось перестраивать свои представления. Когда я приехал на съёмки «Распутина», мне очень нравилось в Санкт-Петербурге, мы снимали в Исаакиевском соборе. Никто до нас там не снимал. Но в то же время я жил в отеле, где было огромное несоответствие – в то время всё менялось, номера стоили для съёмочной группы целое состояние каждый день, и в то же самое время я слышал, как на стойке регистрации работники жаловались, какую мизерную зарплату они получают. Или вот ещё: малюсенькие старушки сидели у выхода из отеля и продавали какие-то ботинки и деревянные ложки. И я думал, что меня возили на съёмки на машине Ленина. Но страна мне всё равно очень понравилась.

– Что же вам понравилось больше всего?

– Благородство людей, теплота и ещё очень трудно забыть, когда играешь Распутина и стоишь в Юсуповском дворце, особенно на сцене крошечного театра его матери и читаешь что-то из Шекспира. Это прекрасный театр всего для 90 человек. Нет, у меня очень много воспоминаний о пребывании там, замечательных воспоминаний, встречи с удивительными людьми и очень-очень счастливое время.

– А что насчет ваших будущих проектов? Насколько нам известно, вы собираетесь сниматься в мистическом триллере Limehouse Golem. Что можете сказать о нём? Что вас привлекло в этот проект?

– В первую очередь, конечно же, сценарий. Действие происходит в викторианской Англии, но всё, что вы увидите в этом фильме, гораздо грязнее и более мерзкое, чем то, что мы видели в постановках по Диккенсу на телевидении. Ставит фильм испанский режиссер Хуан Карлос Медина, он известен очень интересным фильмом «Нечувствительный». Так что мне очень хочется поработать с ним. Не могу рассказать вам сюжет, потому что смотреть фильм будет неинтересно.

– А от романа, по которому он ставится, фильм отличается?

– Отличается. В том смысле, что в романе вы не знаете до конца, кто же такой мой герой, а в фильме это будет понятно с самого начала. Вот в этом самое главное отличие. А ещё скоро выйдет ещё один фильм, премьера должна состояться на фестивале в Торонто через несколько недель. Фильм называется «Око в небе», и он рассказывает про беспилотники и террористов.

– А есть ли у вас какие-то театральные планы?

– Постоянно веду переговоры на эту тему, но не представляю, как всё организовать, потому что в театре они хотят, чтобы я мог отвести много времени на репетиции постановки, а на съёмках фильма им надо, чтобы прямо завтра я был свободен. Так что эти две вещи не очень сочетаются друг с другом. Но я постоянно об этом думаю, планирую. Поживём – увидим.

– Вы много снимались в детьми – в «Гарри Поттере» и даже в «Версальском романе» было много детей. Может ли взрослый актёр научиться чему-то у ребёнка?

– Да, думаю, дети великолепны, если на них не давить. Помню, как я ходил в художественную школу в детстве. Дети ведь очень творческие натуры. И вот, когда вам лет 6-7, и вас просят нарисовать небо, вы берёте кисть и машете ею вот так (показывает) по верху своего листа, и небо у вас получается тонкой голубой полоской. Это так легко и просто! Но потом приходит взрослый и говорит вам: «Да, всё хорошо, но, понимаешь, небо должно быть везде: и за кроной деревьев тоже!» И в этот день рушатся все ваши иллюзии. И вот я стараюсь всегда помнить о том моменте, о том небе, и стараюсь поддерживать в детях творчество. Ведь дети так же рисуют своё небо.

– И то же самое с актёрской игрой?

– Да, да. В «Версальском романе» был такой момент, когда передо мной стоит королева и королевские дети, и я им всем рассказываю про Версаль. В конце моей речи звучит вопрос, на который по сценарию не нужно было отвечать. И тут одна девочка вдруг говорит: «Да!» Мы подумали и решили оставить это в фильме.

– Как здорово! А вот что вы думаете про игру вообще? Однажды Хелену Бонем Картер спросили, что для неё значит актёрская игра, и она сказала, что это «уход от реальности». Для вас тоже?

– Хм… уход от реальности? Да, думаю, так и есть, но в любом случае, это осознанный выбор. Ты хочешь это делать. Слово escape подразумевает, что вы как будто убегаете от кого-то или чего-то, но я не бегу, это мой выбор. И мне нравится спокойно идти по жизни, повинуясь только своему выбору. Так что, точнее будет сказать, что это не уход от реальности, это создание другой реальности, которая в чём-то более реальна, чем эта.

– Вы когда-то говорили, что мечтаете о собственном театре. Вы всё ещё о нём мечтаете?

– Нет, я уже немного опоздал с этим. Такое дело требует молодых энергичных людей.

– Но всё же в детстве мы все мечтаем о чём-то. Ваши детские мечты сбылись?

– Хм, знаете, на что это похоже? То есть, ответ на ваш вопрос будет в большей степени «Да!», потому что в определённые моменты жизни достаточно просто ухватиться за представившийся тебе шанс. Поэтому – да! Думаю, мне очень повезло, и я всю жизнь упорно работал. Но, знаете, в одном интервью Кейт Бланшетт сказала, что с мечтой – как с горизонтом: ты видишь горизонт, но когда ты к нему направляешься, он отодвигается ещё дальше.

– Спасибо. Однажды один профессор литературы проводил сравнение Толстого и Достоевского и вот как определил разницу между ними: он сказал, что мир Толстого наполнен моральными обязательствами и запланированными событиями, в то время как мир Достоевского – это мир импульсивных поступков и спонтанных решений. Какой мир вам ближе?

– Мир Достоевского.

– Правда?

– Да, во мне живёт Достоевский, который считает, что мне надо быть чуть больше Толстым.

– Что вас вдохновляет, или кто вас вдохновляет? Все люди искусства иногда чувствуют напряжение и стресс – как вы избавляетесь от этого?

– Думаю, надо просто оставаться открытым миру, в котором мы все живём, и обстоятельствам, в которых оказались. Не нужно зацикливаться на одних ориентирах, останавливаться на месте, надо всё время двигаться дальше. Наша задача – каждый день становиться чем-то большим. Вы же знаете: чем больше я знаю – тем меньше я знаю, такой вот парадокс. И поэтому вдохновение – это открытость миру, жизнь в этом мире, которому мы принадлежим, как бы трудно это порой ни было, потому что – бог знает, куда катится наш мир с каждым днём. Он становится всё более шокирующим. И, как мы и раньше с вами говорили, надо предлагать альтернативу.

– Cпасибо. А вот есть ещё такая проблема сейчас. Молодёжь находится под постоянным информационным гнётом, у подростков практически нет времени и возможности посидеть и подумать, помечтать спокойно, они всё время с электронными гаджетми.

– Абсолютно верно. Согласен. Это ужасно. И процесс этот невозможно остановить. Не знаю, что будет дальше. Ведь молодые люди – надеюсь, не все – перестают задавать вопросы, потому что они думают, что достаточно нажать на кнопку – и они получат все ответы. А потом они впадают в зависимость от кнопок. Меня просто пугают группы туристов в картинных галереях, которые смотрят не на картины вокруг, а в свои айфоны. И вопросы… Никто не задаёт вопросов. Люди настолько во всём уверены… И как это преодолеть – не знаю.

– Может быть, искусство может тут помочь?

– Да, конечно. Только оно и может. А ещё способность людей рассказывать истории. Поэтому всё зависит от того, как мы будем это развивать. Главное – не превратиться в старых перечников, которые не видят, как меняется мир вокруг – а он будет продолжать меняться, – поэтому надо обязательно рассказывать истории друг другу, друг о друге. В противном случае, на нас можно ставить крест. Так и только так мы поймём друг друга, поймём, кто мы сами. Проблема только в том, сможем ли мы принять все эти истории и хватит ли нам концентрации внимания. Сможем ли мы высидеть 2 часа в кинозале и воспринять историю на экране? Ведь мы привыкли к тому, что в любой момент можем нажать кнопку паузы, потому что у нас зазвонил телефон, а ещё нам каждые 15 минут что-то продают и рекламируют…

Честно говоря, у меня нет ответов, что делать. Но я верю в то, что сейчас много молодых и умных людей, которые снова изобретут колесо, и это колесо будет не тем, про которое я уже знаю. А пока мы своими руками разрушаем планету. Поэтому – о каком мире мы говорим? Будет ли у нас планета, на которой можно жить и работать? И если мы не заметим, наконец, что разрушаем её из-за своего эгоизма, из-за зацикленности на себе, тогда… тогда это будет просто медленным самоубийством.

– Спасибо вам большое! Вы сказали, что вас вдохновляют другие люди, но и вы точно так же вдохновляете людей. И они начинают писать стихи, книги, рисовать картины…

– Да, я в курсе писем и картин и других вещей, которые мне присылают из России, поэтому, пожалуйста, передайте им, что я очень-очень благодарен.

– А как вы относитесь к нынешней ситуации в мире?

– Мы сейчас живём в мире, где происходит много ужасных вещей. Я, как актёр и публичная фигура, могу иметь собственное мнение, но, высказывая его вслух, рискую, что какая-то из сторон может воспользоваться этим, якобы заручившись моей поддержкой.

Вот, например, в октябре должен стартовать фестиваль кино на Украине, посвящённый молодежи, и они попросили меня прислать видеообращение. А мы сейчас живём в обществе, когда моё обращение может быть использовано одной стороной или другой в подтверждение, что я поддерживаю одну или другую сторону. И всё это очень тяжело. Надо оставаться в стороне.

– То есть вы предпочитаете не вмешиваться?

– Да. В основном потому, что невозможно сделать произведение искусства, которое будет жить собственной жизнью, потому что ты всегда будешь с ним связан. А это тяжело.

– Спасибо вам за интервью.

– Вы уезжаете сегодня?

– Завтра утром.

– Жаль. Завтра вечером я иду на спектакль по Тургеневу в Национальном Театре. Они поставили пьесу под названием «Три дня в деревне». Они так переименовали «Месяц в деревне».