Поистине, «8 ½» – одна из самых значимых, монументальных и знаковых работ мирового кино. Картина была создана как раз в тот личностный этап, когда Федерико Феллини ещё не совсем отошёл от привычных миру канонов. Логично даже рассматривать ленту как условно центральную во всей фильмографии итальянского мастера, разделяющую его произведения на «до» и «после». Ведь если прежде он старался (или просто не забывал) соответствовать каким-либо принятым нормам построения фильма и, в большей степени, сюжета, то после – говоря современным языком, забил на всех и вся, и стал снимать просто своё кино, хоть и не во всех случаях.
Станет куда больше вольности и смелости. Появится цвет («8 ½» – последний чёрно-белый фильм Феллини) и он бросится в омут экспериментов с ним (характерный пример – «Джульета и духи»), совместит художественное и документальное кино («Клоуны», «Интервью»), уйдёт в абсурдные фантазии («Город женщин»), расскажет о себе («Репетиция оркестра») и любимых городах («Амаркорд», «Рим»). Словом, классического кино практически не останется, как и классического Феллини. Абсолютно раскованный, он воплотится скорее в Феллини-художника.
«8 ½», как и многие другие работы режиссёра, автобиографична и наполнена личными переживаниями. Первоначальным намерением было снять добрую и весёлую картину. На этапе ещё даже не начатого сценария Федерико Феллини так писал продюсеру: «Я только убеждён, что фильм надо сделать радостным, праздничным, пронизанным юмором, в изобразительном же плане он должен быть необычайно тонким, светлым». Но, как бы ни старался постановщик (даже приклеивая напоминалки «Ты снимаешь комедию!»), вышло у него в жанровом плане не совсем то, на что он рассчитывал. «8 ½» получился более серьёзным, чем планировалось, даже несмотря на ироничные сцены. Однако, если рассматривать готовый продукт, всё это кажется совершенно несущественным.
Центральный персонаж Гвидо (Марчелло Мастроянни) – кинорежиссёр, который, как описывал сам Феллини, «задумал поставить фильм, а какой – позабыл». Но дело, конечно, не только в этом. Гвидо терзаем сомнениями, противоречиями, творческим и личностным кризисом, потерей профессиональных амбиций и вытекающей из всего этого томно-меланхоличной депрессией. Помимо этого внутреннего давления, есть ещё и внешнее – контракты подписаны, съёмки фильма должны уже вот-вот начаться и все вокруг жаждут узнать хоть какие-то подробности. А подробностей нет, сценария тоже. По большому счёту, есть лишь задумка.
Можно сказать, Гвидо не хватает не только вдохновения, новых идей, но и элементарного «интеллектуального кислорода», пищи для ума. Он как разрядившаяся батарейка, которая уже не может выполнять свои функции, но ещё не окислилась, её нужно лишь зарядить. Вовремя подоспевший личностный кризис заставляет главного героя ещё и сомневаться в самом себе, в том, что же ему нужно от жизни. Гвидо понимает, что не сможет взять всё (характерным образом это находит отражение в женщинах), ему нужно определиться, но он просто не способен на это. Его желание взять всё и сразу выливается в знаменитую сцену с гаремом, после которой становится очевидно, что заплутал режиссёр в дебрях собственного разума окончательно.
И здесь же само собой напрашивается сравнение «8 ½» и «Сладкой жизни». Если рассматривать поверхностно – да, сходства очевидны. В обеих лентах грузный Марчелло Мастроянни ходит туда-сюда, вокруг что-то происходит, много женщин и личный кризис. При более углубленном сравнении видна вся нелепость какого бы то ни было сопоставления этих двух работ. Ключевой момент заключается в том, что герой «Сладкой жизни», по большому счёту, – общество, богема. Через главного героя зритель наблюдает за происходящими вокруг событиями, и по ходу дела уже и за самим героем. В «8 ½» главный герой – Гвидо, и только он, – на него обращено всё внимание, он – центральная фигура. Эта разница, конечно, не единственная, но она принципиальна, и позволяет давить в зародыше помыслы о сравнении.
Примечательно, кстати, и то, что Гвидо – единственный герой у Феллини, который за весь фильм так ни разу и не улыбнулся. Имеется в виду искренняя, раскованная, честная (!) улыбка, а не те вежливые, манерные и короткие, которыми он время от времени может кого-нибудь одарить. И это довольно показательно, учитывая то, что таких героев больше не было. У Феллини улыбался хмурый мужлан Дзампано, вдоволь смеялась Кабирия, хитро скалился Аугусто… За всем множеством персонажей можно припомнить лишь Моралдо из «Маменькиных сынков» – замкнутый интроверт, который в плане внешней эмоциональной скупости вполне мог бы посоперничать с Гвидо. И тут же напрашивается на ум ещё одна аналогия: в конце фильма Моралдо становится единственным, кто решается оставить всё и поехать в Рим. Ровно так же, как это сделал в своё время сам Феллини. Поразительно, насколько личность автора проявляется от фильма к фильму. В данном случае исключение лишь подтверждает правило.
Впрочем, читая альтернативную концовку, опубликованную в книге «Феллини о Феллини», можно наткнуться на следующее обстоятельство. Вместо финального хоровода должна была быть сцена в поезде, в вагоне-ресторане. Внезапное появление (фантазия, очередная фантазия сознания Гвидо) всех действующих лиц картины (от проститутки и родителей до девушек из гарема) как будто внезапно открыло для главного героя понимание чего-то невыразимо важного. Далее цитата: «Лицо Гвидо резко меняет выражение – на нём отражаются чувства глубочайшего волнения, растроганной признательности. Глаза у него вспыхивают, словно от неожиданного открытия». Иллюзия тут же рассеется, но пережитый героем душевный подъём и откровение должны были бы стать логичным завершением его личного кризиса. Тогда бы уж никаких разговоров об улыбках не было.
Бытует мнение, что Феллини доверил роль Гвидо Марчелло Мастроянни благодаря крепкой дружбе и через него воплотил именно тот образ, который хотел. Прискорбно, что мнение это озвучивается зачастую без опоры на какие бы то ни было достоверные сведения и воспринимается как априори. Собака лает – ветер носит. В действительности же, причина выбора Мастроянни не только в этом. Важным обстоятельством являлось то, что Феллини было удобно работать с ним. Именно удобно. Метод работы великого итальянца с актёрами (да и со всей съёмочной группой) заключался не только в жёсткости, доходящей иной раз до тирании (о чём говорил даже Тарковский, дескать, он ангел по сравнению со своим итальянским коллегой), но и в том, что актёры практически никогда не знали сценарий. Им становилось известно что от них требуется прямо на месте съёмок, уже по ходу дела.
И в то время как многие из них недоумевали, постоянно спрашивали и уточняли, что же им нужно делать, Мастроянни относился к этому с некоторым безучастием, пассивностью и отсутствием интереса. В темпераменте ли тут дело, в отношении к работе или в чём-то ещё – не суть важно. Важно лишь то, что он идеально подходил для такой работы – лишних вопросов не задавал и делал, что велено. Обо всём этом свидетельствуют очевидцы, принимавшие участие в съёмочном процессе фильмов Феллини. Не конкретно дружба, не актёрское мастерство, не удобство работы повлияло на выбор Марчелло Мастроянни, а совокупность всех этих факторов.
Принято считать, что «8 ½» – фильм новаторский, для мирового кинематографа бесценный и значимость его невероятно высока. А вот почему – уже вопрос. Похвала по умолчанию, так сказать. И какие бы аргументы ни приводились, они так или иначе будут идти мимо. Да, идея фильма, проработка и отображение внутреннего мира, безусловно, на высоте. Да, актёры хороши. Да, вкрапление Вагнера, Чайковского и остальных сыграло на руку. Да, мастерская постановка мизансцен, внутрикадровый монтаж, качественная операторская работа и всё такое. Но достаточно ли этого? В чём же новаторство?
А дело вот в чём. В «8 ½» были перемешаны четыре повествовательных «пласта» – реальность, фантазии, воспоминания и сон. Переходы между ними не были обозначены ни сюжетно, ни технически. Такие перескоки, осуществляемые с помощью стандартной склейки без каких либо эффектов, создавали подобие сюрреализма (которое до сих пор приписывают картине), ведь непонятно, что сейчас происходит и вообще «где мы находимся». До этого переход от реальности к чему-то иному (например, воспоминаниям) всегда сопровождался соответствующими стилистическими эффектами, будь то наплывы камеры, съёмка через специальные светофильтры, искажённые пропорции и так далее. Изображение само подсказывало и разжёвывало зрителю, где реальность, а где – нет. Метод, используемый Феллини, был предсказан Сергеем Эйзенштейном и частично открыт Ингмаром Бергманом в фильме «Земляничная поляна» (а в картине «Персона» ему удалось довести её до логического итога).
Значимость этого открытия для киноязыка сложно преувеличить. «Разнообразие возможностей применения техники „потока сознания“ в кино продемонстрировало, что киноязык по своей широте и гибкости не уступает языку словесному: до тех пор такими способностями в показе внутреннего мира человека обладала только литература». (Цитата из научно-популярной онлайн-энциклопедии «Кругосвет».)
В этом, собственно, и новаторство. И страшно подумать, каков был бы позор, не вручи жюри ММКФ в 1963 году главный приз этому фильму.
Широко известно, что благодаря участию картины на международном кинофестивале в Москве Феллини со своей супругой в первый и последний раз посетили Советский Союз. Также ни для кого не секрет, что на премьере фильма Никита Хрущёв уснул, и, вроде как, поэтому итальянский маэстро не явился на вручение премии. В действительности же, ситуация была куда более сложная, едва не дошедшая до международного скандала и полного провала мероприятия. Наш режиссёр Григорий Чухрай был на том фестивале председателем жюри, и ему случилось оказаться меж двух огней: здравый смысл (вместе со всеми иностранными членами жюри) настаивал на вручении премии фильму «8 ½», а идеологическая машина советской пропаганды (в лице тогдашнего министра кинематографии Романова) требовала отдать главный приз отечественной картине.
Со слов Чухрая «Романов в кинематографе понимал так же, как я в китайском языке» о профпригодности министра можно сделать соответствующий вывод. Об этом же свидетельствует выбор Романова советских картин на фестиваль: сперва бездарный «Знакомьтесь, Балуев» (который ввёл в ступор критиков), затем, когда ему объяснили, что ничего с этой лентой не светит – «Порожний рейс», который и стал номинально главным конкурентом итальянскому фильму. Дошло до того, что Романов под угрозой исключения из партии и лишения работы принудил всю советскую половину членов жюри (а жюри делилось поровну, вторая половина – иностранцы) ни в коем случае не голосовать за «8 с половиной».
Когда ситуация была уже накалена до предела, иностранные члены жюри разъезжались, начхав на свинство организаторской стороны, а в приёмной у Романова лежала пачка гневных телеграмм со всей Европы (слухи о происходящих событиях разлетелись очень быстро), Чухрай решил собрать всех членов жюри и отдать премию ленте Феллини. ЦК запретил это делать, но Григорий Наумович был не из пугливых. Разумеется, серебряную премию совершенно незаслуженно отдали «Порожнему рейсу», но это уже было не важно – главная победа была одержана. Было, конечно, ещё множество различных обстоятельств и нюансов, прочитать о которых можно в откровенном интервью Чухрая, но они не столь важны. Принимая во внимание эти факты, совсем не удивительно, что Феллини не явился на вручение премии, и сонливый Хрущёв тут совсем ни при чём.
«8 ½» не стоит воспринимать как некую авторскую исповедь. Это не жалобы творца из серии «вот так мне бывает тяжело», нет, ни в коем случае. Феллини поступает со своим героем весьма иронично и способен его поставить в нелепые ситуации. Апофеозом становится сцена, в которой Гвидо лезет под стол в попытке застрелиться – тонкий и лёгкий юмор великого итальянца. И после – показательная проповедь, которую как будто излагает Феллини сам себе устами критика, друга Гвидо. Запоминающаяся фраза «неужели вы думаете, что кому-то будет интересен убогий каталог ваших ошибок?» – это как будто сам режиссёр спрашивает у себя, будет ли кому-то нужен «8 ½». Вопрос, пожалуй, риторический.
