О «добре и зле» январского кинопроката
Кинопрокат января порадовал практически одновременной премьерой фильмов «Выживший» и «Отвратительная восьмёрка». Оба фильма —особенно замечательны в их сочетании. Настолько, что их так и нужно бы показывать: как «Инь и Ян» в решении разными способами одной идеи. Для краткости имена творческих групп, начиная с актёров предоставим любопытству читателя, который или должен сразу узнать старых знакомых или немедленно ими заинтересоваться, настолько добротно они справились со своей художественной задачей.
Понимание искусства начинается (и вполне может закончиться) пониманием образов, а не абстрактных понятий о том «что хотел сказать автор» и чем этого добивался…Итак, не входя во все детали, побочные линии и художественные приёмы, только о том, о чём не говорит никто:
1. «Выживший» — Алехандро Иньярриту
Как ни удивительно, но речь идёт о… добре и зле. Против сверхзадачи современной подмётной «псевдотолерантности»—стереть различия именно этих понятий. О первом уровне такого различения говорить художественно очень трудно, так он практически физиологичен. (Как раз об этом «Косьбы и судьбы»). Но второй уровень уже на «чувственной подушке» гораздо более благодарный к художественному воплощению.
Режиссёр, без сомнения, где бы он ни «болтался по жизни» — всё ещё мексиканец. Тот самый «Мексиканец» из рассказа Джека Лондона, который знает, что «верить гринго нельзя, даже самому лучшему». Поэтому, он не верит… капитализму, ну, ладно — не будем нагнетать, что «человек человеку —волк», но то, что капитализм ни от чего «злого» не освобождает — это уж точно.
— Они убивают наших животных и похищают наших дочерей
На этот тезис нечего возразить, кроме того, что находятся люди вроде героя Ди Каприо, способные удерживать добро двух миров.
Благодаря жанру, количество слов минимально и каждое (!) имеет значение (искусство краткости). Персонифицированное зло великолепно расписано и сыграно. Оно программно, как у всякого уважающего себя коменданта лагеря уничтожения. Оно имеет теорию и Бога — жирную белку. Но этот Бог вровень своей пастве — его можно съесть. И на этой «животной жизни» добро такого человека кончается, не начавшись: лучшая сцена зла в ночном разговоре у костра с обманутым мальчишкой. Злодей даже лицемерно участлив, якобы заботливо поджаривая тому кусок мяса (на деле ему нужен только свидетель), но его выдаёт глаз — бессмысленный животный глаз «крокодила», в котором нет никакого отражения души. Её просто нет, только бездушный эгоизм. Но он умён, он знает, что мир чести существует и он бесстыдно пользуется им и навязывает «договор о моргании» и им же пытается смутить «добро», которое на этот раз оказалось… да! да! «с кулаками», столь презренными «толерантными либералами». И оно не будет болтать, и даже не бить, а будет восстанавливать первоначальные условия бытия и, для кого-то, небытия.
Очень должен смутить «гринго» образ хорошего интеллектуала. Капитан, у него одна беда, что патент ему куплен (опять — одно слово!). Поэтому, он не до конца осознаёт ответственность «командира». Все хотят жить «нормально», то есть «по закону», системно. Человек и есть животное, способное создавать системы. «Крайний край» системы — военная субординация чина. Даже угроза смерти на войне не нарушает этой системной дисциплины. Но условия непереносимого обострения противоречий: революции, «ЛНР, ДНР», разумеется, и в условия фильма выбрасывают из обыденной морали. Это хуже войны, это «революционная ситуация». Следовательно, и формальный командир будет проверяться стихией на способность по свойствам характера удержать управление. Горе тому, кто слаб! Он умён, он врачует, он во всём хорош, но допустил единственную ошибку — не пристрелил бузотёра сразу, как только тот начал «бузить». Ах! Крики: «Вандализм!» или: «Тогда и сюжета не было бы!». Ну, тогда, он не должен был оставлять злодея, хотя мы видим его сомнения — их не может не быть, ведь он умный человек! Небольшой компромисс… А капитан устал, в том числе, устал спорить. А он не имеет этого права — уставать. Допустив одну ошибку, он подписал самому себе смертный приговор. Всё совершается по железной необходимости нарастания выпущенного на волю зла. Линия капитана — едва ли не более глубокий упрёк обществу, теряющему ответственность «офицеров жизни как таковых» / «найти таковых и нужное подчеркнуть»/. Это практически равноценный план фильма, «подложенный» под первый, внешний.
Одним жестом сыграна неубиваемость настоящего духа, если он есть. Дочь вождя появляется в, казалось бы, уничтожающей всякое достоинство, сцене. Но дух не поколеблен, потому что её мир неразрушим ничем внешним, поэтому при малейшей возможности она готова к немедленному отпору. Одно мгновение длится демонстрация несокрушимости её личности в сцене проезда кавалькады вождя. Это иллюстрация того, почему у индейцев резерваций, бывало спецпризывавшихся в армию США, не бывает (факт!) «послевоенных посттравматических синдромов». Соответственно, не следует им попадаться. А так же иметь своё (никто не мешает поработать над подходящими гуманистическими началами).
Добро в фильме достаточно просто и поучительно без занудства. Человек не может найти основания жизни в самом себе. Ведь человек — «социальное животное». Духовность на самом деле означает широту захвата его бескорыстной любви. У моряков к морю, у авиаторов к небу, чем шире, тем лучше. В большинстве романтических искусств ограничиваются любовью к женщине. Это может быть, но для «упора» такой любви надо, чтобы и с другой стороны любовь была так же основательна (Ромео — Джульетта). Но в реальности это, скажем, исчезающе редкий вариант, и хотя здесь, по внешнему впечатлению, речь о такой любви, но герой на самом деле гораздо более основателен и полон самой полной любовью «к жизни». Он очень широк в захвате впечатлений, а главное — приятии и «делании» всего, посылаемого жизнью.
2. Квентин Тарантино «Омерзительная восьмерка»
Все знают, что у Тарантино — талант. Талант это природное явление, как всякое уродство, как математический гений и как… маньяк-душегуб. В одном случае — помогите, чем можете. Его, если не отравят реально то, по сцене со слепым музыкантом в «Моцарте и Сальери» Пушкина, «отравят ментально». Во всяком случае, шуток его не поймут и самому посмеяться не дадут.
В другом — придушите, хоть сами.
За все первые случаи не надо благодарить, но только наслаждаться, если способны читать его формулы. Слава богу, Тарантино помогли. Если зритель не нашёл повода хохотать во время фильма над ворохом прекрасных шуток, как текстовых, так и визуальных, остаётся только его пожалеть (а они следуют одна за одной, так что хохочешь почти весь фильм напролёт). Это означает, что тогда он не понял также идеи, которая у Тарантино-хорошего-человека свежа и чиста, «как слеза младенца».
Дело в том, что скучно объяснять хорошие шутки. А они настолько хороши, что, сколько бы потоков крови не лилось и голов не разлеталось, тех, кто видит решаемую задачу художественной правды, которая изображает… неуклонную победу добра над злом, это зрелище только более веселит.
Только в общих чертах: для удовольствия от происходящего, достаточно разобраться в героях. «Охотник за головами» — простодушное, бесхитростное, явное добро упорядочивания хаоса (он заведомый «законник», да ещё и по суду, так сказать — в квадрате. «Вешатель», одним словом). «Майор цв(ет).» — добро, которому «пришлось хлебнуть» и научиться действовать не напрямую, он внятно объясняет «диалектику войны» в соотношении погибших во время побега при пожаре. Часть «Пройдоха» обозначает персонаж, о котором ничего не дано узнать до конца фильма, он «опорный гвоздь» сюжета и хорошо спрятан за своей практически шутовской маской «неизвестно кого». Простодушное добро» до своей смерти, кажется, так и не успело признать его.
Задним числом понятно, что авторы вдоволь сами насмеялись и когда под нарисованной картинкой «Минни» — в заочной подаче очень недружелюбных и «жёстких» владельцев корчмы, оказываются добродушные, весёлые толстушки-негритянки. У которых один программный и важный «недостаток» — сами они, так сказать «антимексиканки» и по сюжету фильма — есть за что! Привет Иньярриту! Он должен оценить эту шутку. Она обозначает дополнительную массу «разъединяющего» людей хаоса и одновременно являет собой отличный детективный ход сценария — «Майор» с самого начала опознал преступление, в том числе, как хорошо помнивший даже расположение банок со сластями, и вёл расследование. Отсюда — вся сцена с генералом. Предлог полностью выдуман (!) им с одной целью: из уважения к солдату (и генералу — и тут не обошлось без потехи: генерал даже бандиту оговаривает, мол, выдавать себя конечно за «генерала»!) — спровоцировать его на достоинство умереть от пули. Генерал оказался невольным пособником бандитов, следовательно, по «простодушному закону» его теперь должны были бы повесить. Славный старик, даже отставной и немощный не заслужил такой участи. «Майор» (его равновесно генералу обретённая воинская сущность подчёркнута самым ярким «цветовым пятном» (( двойная шутка)) кавалерийской формы и «неснимаемыми» белыми (!) крагами) — оказывает ему эту честь. Совершение невозможности такого виртуозного полвига в адовых условиях посреди длящегося преступления и вывешивает «безумная», выдуманная им сцена, якобы совершённого «противоестественного» насилия в отношении сына генерала. (Собственно на этом всегда и строится эстетика Тарантино. Если понять (почувствовать) художественную правду, то любая чрезмерная натуралистичность не только мгновенно упраздняется, а, наоборот, служит смеховым громоотводом.) «Диалектическое добро» умеет обманывать и хитрить не хуже зла (бандиты ведь хитрят превосходно!), но оно мощнее (так как стоит за правду), поэтому «Майор» легко признаёт (лжёт), что письмо Линкольна якобы фальшивка. Он ещё хочет успеть объяснить «простому добру», что жизнь сложна и приходится «врать в обе стороны» по необходимости добиться-таки победы над злом. Эта сцена подтверждает, что история про сына генерала — выдумка.
Столь великолепному сценарию (разумеется, это только основные ходы) можно принять столь явную «пропагандистскую» концовку: перед смертью «белый и цветной», «аристократ и пролетарий» последний раз умиляются сентиментальной нотке подлинного письма Линкольна, умирая в сознании выполненного долга и полном примирении. Ещё раз — шуток и перевёртышей там очень много и обсуждать их стоит только … чувство смешного тоже развито неравномерно.
Так что же, человеку без чувства юмора и не подходить к «Омерзительной восьмёрке» (в которой, без остальных персонажей, «три рыцаря на белых конях» против четырёх нападающих)? Тогда хотя бы посмотрите начало фильма: уж не… марксист ли этот Тарантино? Как тогда объяснить сцену с наручниками? Спастись — сесть в дилижанс, но надев наручники, пока «простое добро» ещё сомневается…. Не надевать из гордости — остаться и погибнуть. «Свобода — познанная необходимость». Среди сов.студентов считалось хорошим тоном повозмущаться мнимым «тоталитаризмом» формулы Энгельса! Однако «Майор» спокойно идёт на это, потому что знает истину: они знают друг друга лично, у них есть документы, наконец, вершина всего — отношение обоих к «верительной грамоте» Письма Президента. Он бесстрашно надевает наручники и не ошибается из них ни один. Правда рано или поздно выйдет наружу. Здесь рано.
Правда некоторый известный народ поменял свободу поиска истинно необходимого на «свободу» купли-продажи земли, но, что бывает из этого, надо смотреть уже в «Выжившем».
Оба фильма самым неприкрытым образом, с долей пикантности совместного показа о примерно одних и тех же места и примерно (если без придирок) одном и том же времени — о крайней желательности победы добра над злом, один героической, другой гротесково-эксцентрической формой. Героический — о моменте выхода общественной системности в революционную необходимость. Гротесковый — о тех, кто по внутреннему долгу возвращает обществу системность, когда приходит время.
Не так плохо! Но скажешь, что это против капитализма — вроде грубо и пошло, но…. деньги деньги (главный инструмент оборотно-товарного капитала) — главный повод для зла в первом фильме и деньгами же пытается зло перекупить справедливость во втором. Получается, что превосходные образцы современного «западного» искусства на глазах частенько перерастают «буржуазность» основания в требовании иных оснований жизни. Что-то наши «режиссеры» топчутся в хвосте «модных тенденций»…
Cт. Кущёв