Затерянные миры

Боб Харрис с усталым лицом Билла Мюррея приезжает в Токио спящим, продирает глаза и с лёгким удивлением разглядывает кричащие неоновые вывески вечно неспящего города. На одной из таких реклам он сам – в руках стакан виски, который, как известно, заменяет лучшего друга. Боб – актёр; где-то за кадром отдалившаяся жена и дети и другой, но пока свой и привычный мир, где-то здесь – вечная работа, разъезды и очередной новый рекламный ролик, за который неплохо платят, сиди только в кадре да изображай Шона Коннери с бокалом.

Где-то в соседнем номере того же отеля скучает красавица Шарлотта (Скарлетт Йоханссон), молодая супруга фотографа, получившего здесь работу. У самой Шарлотты особенных занятий нет, она – недавно отучившаяся студентка философского факультета. Она смотрит на город из высокой башни отеля, пытается звонить куда-то в прошлую жизнь поболтать, но не выходит – другой мир стал слишком далёким. Её изоляция усиливается с каждым днём, да ещё и рядом с мужем постоянно ошивается какая-то старая знакомая из мира кино (мы с Киану Ривзом, знаете ли, дружим). Шарлотта бродит по городу в полном одиночестве и совершенно очевидно, что пути Боба и Шарлотты скоро обязательно пересекутся.

Для Софии Копполы это второй серьёзный фильм – и после «Девственниц-самоубийц» темы непонимания и чувства уязвимости станут для неё своеобразным маркером творчества. София из тех режиссёров, которых можно если не угадать по кадру, то почувствовать по той или иной характерной для фильма сцене, и, скорее всего, это будет сцена молчания, через которую, однако, будет выражено куда больше, чем можно было бы ожидать. Особый талант – подмечать детали, говорить через кадр, цвет или музыку, не пользуясь другими средствами выражения.

Её палитра приглушённых оттенков похожа на лёгкую дымку, окутавшую этот незнакомый героям мир, и кажется, что стоит герою Мюррея сесть на самолёт и улететь в привычную для себя реальность, эта магия кадра изменится – приём, к которому часто прибегают многие режиссёры, чтобы отделить одну реальность от другой. Однако здесь этого не происходит; очарование Токио внезапно усиливается, и это кажется даже совершенно случайным. Вот встретившие друг друга герои бегут по незнакомым улицам, через залы с игровыми автоматами, через компьютерные святилища, где рядовые японцы проводят свои рядовые вечера, нестройно поют в караоке привычные американские хиты в странных париках.

Они оба уязвимы, одиноки и, кажется, нелюбимы – у одного жена, голос в телефонной трубке недоволен (и это недовольство взаимно), у второй супруг, почему-то проводящий время где-то отдельно и просто на работу это вряд ли можно списать. Разные компании, друзья, интересы и чувство юмора – тот же синоним к разным мирам, в которых оказываются неизвестно зачем эти люди. Потому в момент, когда Шарлотта и Боб оказываются рядом, неожиданно становится очевидно, что они – то, что принято называть родственными душами. Между ними что-то происходит – но настолько неуловимое, насколько явное. История ли это любви или особенной дружбы?

Коппола не даёт прямого ответа, границы размыты точно так же, как цветовая палитра. Понимание чувств двух иронизирующих одиночек – дело зрителя, и в этом основное отличие дочери-Копполы от Копполы-отца. Она снимает камерное, почти интимное кино о чувствах, не впадая в излишнюю чувствительность, тогда как Копполла-отец (и крёстный отец Нового Голливуда тоже), прямолинеен и по-мужски дерзок. Снимает ли его дочь женское кино? Во многом, возможно – в конце концов, в их семье и так всегда есть кому устроить очередной Апокалипсис на экране.

Токио в кадре оператора Лэнса Экорда инопланетен; европейцы – великаны в стране лилипутов, где чужим кажется даже тренажёр для спортивной ходьбы и любая телевизионная передача. В этом прекрасном, но чужом для иностранцев мире прогрессивных технологий и неоновых вывесок человек одинокий кажется одиноким вдвойне – и легендарное «одиночество в толпе» умножается не просто на зону отчуждения, но и на незнание языка, нравов и традиций. Город отчасти комичен – нелепые шоу сыплются из телевизора как из рога изобилия, странная и местами пугающая чужая речь (режиссёр, снимающий в рекламе Боба три минуты разгорячённо кричит на актёра, переводчик переводит только – «он хочет, чтобы вы сели правее»), странная еда – чувство диссоциации как нарративная функция здесь почти в каждой сцене.

Конечно, «Трудности перевода» это не только проблемы понимания инородной культуры – герои даже делают попытки понять её: Шарлотта очаровывается неведомым и странным искусством сочетания сухих букетов или священных церемоний в храмах, а Боб что-то твердит супруге в телефон про здоровую японскую пищу и, скрепя сердце, соглашается на участие в нелепом ток-шоу с идиотским юмором, но за хорошие деньги. Это фильм о потере себя в большом мире, в котором каждый в разной степени уязвим и одинок, и о попытках найти что-то в этой многоликой пустоте вокруг, и в этих попытках – вся надежда на лучшее, которое обязательно будет, стоит только сделать шаг.