Le Deuxieme Acte – небольшая забегаловка в сельской глуши – становится местом съёмок авторского фильма.
Производственный процесс с самого начала идёт наперекосяк: актёры отклоняются от текста и неуместно импровизируют, один из них так вовсе и разражается тирадой о бессмысленности его профессии в эпоху войн за ресурсы, а нанятый статист из-за волнения не может выполнить элементарное действие и запарывает дубль за дублем. Ситуация осложняется ещё тем обстоятельством, что исполнители главных ролей сразу невзлюбили друг друга.
Кантен Дюпьё – мастер абсурдистских комедий с уникальным режиссёрским почерком. В его работах всегда нелепые истории, зачастую перегруженные валом формалистских приёмов, а хронометраж чаще всего не превышает полутора часов. Вот и «Второй акт», открывший в этом году Каннский фестиваль, не исключение!
В предыдущей картине под названием «Даааааали!» Дюпьё уже экспериментировал с такими сценарными рекурсиями, как «фильм внутри фильма» и «сон внутри сна». Во «Втором акте» он действует в том же русле, создавая несколько нарративных уровней.
Первый – сюжет того фильма, в съёмках которого принимают участие герои. Его завязка проста и прозаична: любимец женщин Давид (Луи Гаррель) желает сбагрить навязчивую Флоренс (Леа Сейду) на лучшего друга – простачка Вилли (Рафаэль Кенар), но на встречу в кафе неожиданно заявляется ещё и отец девушки (Венсан Линдон). Однако «Второй акт» разрушает пресловутую «четвёртую стену» уже в первые минуты, когда герои буквально указывают на камеру и пускаются в пространные разговоры о формулировках и перегибах политкорректности.
Следующий уровень, как кажется, – истинный сюжет картины. На первый план выходит герой Линдона, который сначала негодует от скверного текста сценария и нелепости актёрского ремесла в наши дни, а затем, получив приглашение от Пола Томаса Андерсона, находит в себе силы продолжить играть. Он не упускает возможности похвастаться об этом своим неопытным коллегам по площадке. Немаловажную роль в истории играет и персонаж Леи Сейду, у которой из-за происходящего на съёмках случается нервный срыв.
И наконец, третий нарративный уровень вскрывается совершенно неожиданно. Всё показанное ранее оказывается частью сценария другого фильма, написанного нейросетью-копирайтером. И если в «Даааааали!» Дюпьё применял подобную рекурсию для создания сюрреалистической атмосферы, то во «Втором акте» это, прежде всего, служит основному посылу ленты, который целиком укладывается в монолог Давида в финале.
Персонаж Гарреля заявляет, что границы между «действительностью» и «вымыслом», как антагонистичными категориями, нынче стёрты и всё не то, чем кажется. Сразу вспоминается бодрийяровская трактовка гиперреальности. Нашлось в концовке место и для критики искусственного интеллекта как бездушного алгоритма, способного лишь генерировать, но никак не творить в возвышенном смысле этого слова.
«Второй акт» выгодно отличается от других работ Дюпьё более колким, почти памфлетовского содержания юмором. В данном случае это не эстетский аттракцион абсурда, как у него бывает обычно, а действительно смешное комедийное полотно. Герои на экране забавно цепляются друг к другу, толкают пафосные речи, больше отдающие в комизм, и безуспешно пытаются вернуться к съёмочному процессу.
Однако картина способна не только развеселить зрителя: прямо перед финальными титрами ей удаётся разбавить сей фарс нотками меланхолии. Тогда и выясняется, что самый глубокий и настоящий персонаж – статист, играющий бармена с трясущимися руками.
