Ричард Линклейтер о своём «безумном начинании» – амбициозном «Отрочестве»

Автор: Э. А. Дауд (для AVClub)
21 июля 2014

Ричард Линклейтер говорит с тягучим техасским акцентом, из-за чего он немного напоминает Оуэна Уилсона. Он расслаблен, но вдумчив и с лёгкостью вдаётся в философские размышления, которые иногда содержатся в его фильмах. Как только с этим кинематографистом начинается разговор, становится легко разглядеть в нём персонажей, которых он показывал на экране, – подростков-шутников из «Под кайфом и в смятении», глубоких мыслителей из «Пробуждения жизни», говорливых возлюбленных из выдающейся трилогии «Перед…».

Определённо, Линклейтеру нынче есть о чём говорить: всего пару месяцев назад он внёс последние штрихи в проект, который делал 12 лет. «Отрочество», самый высоко оценённый фильм 2014 года, – это практически беспрецедентный повествовательный эксперимент. Двое из его актёров – Эллар Колтрейн и дочь режиссёра Лорелай Линклейтер – были детьми на момент начала съёмок в 2002 году. В течение следующей дюжины лет, раз в год эти двое встречались с Линклейтром и остальными актёрами – включая Патрицию Аркетт и Итана Хока в роли их экранных родителей – чтобы снять ещё несколько сцен. Получившийся в итоге фильм – настоящее чудо, редкая картина о взрослении, которая на самом деле изображает взросление своих персонажей (и актёров, играющих их). The A.V. Club встретился с Линклейтером, чтобы обсудить это смелое мероприятие, трудности работы с членами своей семьи и возможность ещё одной встречи с Джесси и Селин.

– Берясь за этот невероятно амбициозный проект, имели ли вы примерный план? Расписывали ли сюжет?

– Да. У меня был большой общий план. Я мог сказать, что произойдёт с персонажами, особенно с взрослыми – когда они будут переезжать, менять работу и разводиться. 12 лет – это промежуток между первым и двенадцатым классами – всё это было определено. Я разобрался во всём.

– Но был ли у вас законченный сценарий?

– Нет. Это не было частью нового подхода. Работа организовывалась от года к году. Написание всего сценария сразу было бы пустой тратой времени. Я бы не пользовался единственной роскошью, которая была мне доступна, то есть способностью думать о следующем годе. Обычно работа в кино не даёт возможности думать во время съёмок. А у меня было именно это: уйма времени. Поэтому получилось скорее 12 разных сценариев.

– Одна из самых интересных особенностей «Отрочества» – то, что в нём не показываются важнейшие вехи юношества. Мы не видим, как Мэйсон заканчивает школу. Мы не видим, как он лишается девственности. Не видим, как он впервые пьёт пиво.

– Первый поцелуй мы тоже не видим. За тот год размышлений я поработал над всеми очевидными плохими идеями и клише, над вещами, о которых на первый взгляд думаешь: «О, давайте покажем это и сделаем то». Вместо этого я подумал: «Нет, давайте так делать не будем», потому что это не интересно. В этом ничего личного. Я хотел, чтобы весь фильм казался воспоминанием – тем, как можно себя почувствовать, когда оглядываешься на свою жизнь.

– Были ли моменты жизни, которые вы сначала планировали показать, но по мере работы решили удалить?

– Развитие шло пошагово и постепенно, не было ничего необратимо утверждённого, кроме главных моментов вроде «В этом году они переезжают» – и даже это, кажется, я иногда менял. Патриция [Аркетт] напомнила мне, что в один год люди, ответственные за недвижимость, не позволили нам снова снимать в старой квартире. Ладно, значит, надо переезжать. Работа всегда строилась на адаптации к невидимому, неизвестному будущему. Это касалось не только актёрских работ и изображения культуры, но и реальности, с которой я имел дело. Фильм был задуман так, чтобы можно было включать в него постепенные изменения. Каждый год я был уверен, что справлюсь со всем, что может произойти в реальности.

– Насколько важно для вас было запечатлеть что-то культурно значимое в каждом последующем году? Или вы просто предполагали, что это будет происходить естественным путём?

– Это происходило естественно, незаметно и непредсказуемо. Кино – отличный способ зафиксировать текущее мгновение, поэтому было трудно снимать о прошлом в реальном времени – снимать сцену и говорить: «Никто это не увидит ещё 11 лет. Как это будет выглядеть через 11 лет?» Точно предсказать невозможно. Но при этом понимаешь, что этот компьютер будет далёким воспоминанием, а телефоны будут выглядеть иначе, и играть они будут в другие игры. Я был уверен, что удастся задокументировать определённый момент.

– Были ли у вас моменты сомнения во время съёмок – не возникали ли опасения, что всё может не сложиться в единое целое?

– Нельзя позволять мыслям уйти в эту сторону. В первый день я просто настроился: «Давайте это сделаем. Вот то, что мы будем снимать». Каждый фильм, каким бы грандиозным он ни был, снимается кадр за кадром. Так что да, у нас не было моментов, когда были проблемы или кто-то хотел уйти. По пути были небольшие раздражения, но ничего исключительно трудного. И я был так благодарен за то, что получил возможность снимать этот фильм, что было бы хамством говорить: «О, как я от этого устал». Такого варианта просто не было. Каждый раз, когда мы снова собирались, съёмочная группа уже проработала год за годом, поэтому всё накаливалось – примерно так и срабатывает сам фильм. Он набирает обороты. И работа над ним казалась такой же. Съёмочная группа, актёры – мы погружались всё глубже с каждым годом, и было интересно смотреть, как накапливаются результаты. Ко второй половине фильма каждый год казался нам лучшим. Вся суть была в том, что дети растут – Эллар [Колтрейн] становится собой. Это становление своего «я», чему и посвящён фильм. Это происходило у нас на глазах. И это казалось нам правильным. Он взрослел.

– Вы не сталкивались с сопротивлением со стороны Эллара? Не было подросткового бунта?

– Никогда. С Элларом ни на секунду не было проблем. Сейчас он говорит, что у него в жизни не было чёткой структуры. У него не было причин бунтовать. Например, если ты учишься в школе, тебя заставляют делать многое, против чего начинаешь выступать. Его мало что заставляли делать. Он учился на дому. Ему удавалось следовать за своей музой. Поэтому он ждал этой работы с нетерпением каждый год – как что-то, к чему приятно вернуться. Он втянулся в работу больше всех! Его персонаж для него был очень важен. И в течение года мы разговаривали о том, что происходило и что будет дальше. Так что нет, он никогда не отступал. Он был самым постоянным элементом.

– Относится ли это и к вашей дочери Лорелай, которая играет экранную сестру Эллара? Трудно ли давать указания своим родным?

– Нет, трудно не было. С ней легко работать, и всё получалось естественно. Она пришла в этот фильм не так, как остальные. Ей не нужно было проходить пробы. Ей всё давалось легко. Ведь это её семья – она выросла на съёмочных площадках. Она знает Итана Хока с 9-месячного возраста. Поэтому она никогда по-настоящему не бунтовала. Однажды она отказалась сниматься, потому что я не понимал её претензии. Был костюм, который она не хотела надевать – мы тогда снимали сцены с «Гарри Поттером». Но потом она передумала. Это было скорее вопросом между отцом и дочерью, чем между режиссёром и актрисой.

– Логистика съёмок вызывает интерес.

– Вот это как раз безумие. Здесь никакой логики. Это единственная причина, по которой никто не брался за такое дело.

– Как финансировать подобный проект?

– Мне повезло. Компания IFC достаточно сильно в него поверила, чтобы давать немного денег каждый год – для съёмок на плёнку, на оплату счетов, для обработки плёнки, занятия монтажом. Бюджет был очень низким. Денег никто из нас не получал. Вот каким был этот фильм. Но цифры получились сумасшедшие. Если всё суммировать, мы потратили около двух лет на подготовку к съёмкам. Потому что получается, что каждый год снимаешь по фильму. Мы сняли 12 фильмов! Нужно находить локации, проверять их на пригодность для съёмок, собирать съёмочную группу, арендовать оборудование, арендовать транспорт. Каждый год нужно было всё это выполнять для проведения трёхдневных съёмок. Так что было нелегко. Также мы потратили два года на послесъёмочные работы. Низкобюджетный фильм обычно не даёт такого количества времени. А в нашем случае это было необходимо. Это по определению безумное начинание. В теории это полная бессмыслица.

– А что было с контрактами?

– Их не было. Когда я начинал работу, я этого не знал, но по правилам нельзя заключать контракт на срок дольше семи лет – что хорошо, особенно при работе с детьми. Всё держалось на честном слове. Это был проект всей жизни, которому отдались все участники. Конечно, кто-то уходил и кто-то приходил ему на смену. Но мы все вступаем в пожизненные обязательства – будь то семья, партнёрство или карьера. Мы привыкли к долгосрочным обязательствам в жизни – просто они редко являются творческими начинаниями. Но я всегда хотел, чтобы кино казалось частью жизни. Это развитие моих взглядов на место кино в моей жизни: оно просто там будет и это будет хорошо.

– Насколько этот фильм отражает вашу жизнь? Есть ли в нём элементы вашего детства? Или ваш опыт отцовства?

– С одной стороны, в большой степени. Моё детство и моё отцовство. Есть ли здесь конкретные автобиографические моменты? Он личный, но необязательно автобиографический. Идея может появиться откуда угодно. Как я и говорил, у меня была такая роскошь, как возможность ежегодно размышлять в течение года. И я думал: «Хорошо, четвёртый класс. Какими были отношения, что я чувствовал, на какой стадии развития я был?». Это было моей основой. Но как только помещаешь события в современность и пропускаешь их через актёров, они превращаются в нечто иное. Но я не думаю, что в фильме есть что-то, лишённое реальной основы.

– Фильм очень проницательно смотрит на тему развода.

– Да, причём с точки зрения ребёнка. Жизнь вокруг тебя меняется, а ты мало что понимаешь. Я хотел, чтобы это было точкой зрения, которую принимает фильм, – ты не видишь всю историю. Конечно, ты знаешь то, что говорят родители, или ты чувствуешь последствия. Но по сути тебя просто тащат за собой. У тебя нет самостоятельности.

– Сняли ли вы что-то значительное, что не попало в фильм?

– Практически ничего. Это хороший вопрос. Меня часто спрашивают: «Есть ли пятичасовая режиссёрская версия?». Нет. У нас было так мало времени на съёмки. Всё было хорошо отрепетировано и запланировано. Кажется, есть пара сцен, которые я полностью вырезал – их не много, особенно на ранних стадиях. Первые сцены были слишком длинными; кое-где сбивался ритм. Но по большей части за кадром осталось совсем немного. Никаких других версий нет. И никогда других версий не будет. Всё именно так, как я хотел.

– Были ли у вас смешанные чувства по завершении работы над «Отрочеством»? У вас не было своей версии родительской депрессии?

– (смеётся) Немного было! Это примерно как отправлять ребёнка учиться в колледж, отпускать на свой хлеб. Но осознавал я это медленно. Я всё ещё перевариваю это в голове. Всё в этом фильме было чем-то новым, все ощущения, что он вызывал. Это неизведанная территория. Часто удаётся предугадать, что будешь чувствовать, потому что есть какой-то прецедент. Здесь же его нет. И когда всё накапливается… Знаете, что такое «кадр мартини» – последний кадр съёмки? Так вот, умножьте это на 12. Мысль о том, что фильм окончен, трудно описать. Я знаю, что больше никогда такого не почувствую.

– Каким был «кадр мартини» в «Отрочестве»?

– Это последний кадр фильма. Тот, где они сидят на горе. И в нём всё было настоящим. Он был настоящим для Эллара, настоящим для меня, настоящим для съёмочной группы.

– Для Эллара, наверное, всё это было странным. Обычно актёр снимается пару недель, а спустя несколько месяцев плоды его труда выходят в свет.

– Во время работы Итан Хок обратил его внимание на это, сказав: «Ты получаешь самое лучшее: художественный опыт, сотрудничество, всё хорошее и ничего плохого». То есть без выхода наружу и столкновений с ожиданиями, разочарованиями и завистью, и всем г***ом, которое может вторгнуться в голову или жизнь актёра. И я знал, что фильм будет ярким изображением жизни Эллара и Лорелай. Но я знал, что к тому моменту, когда они посмотрят его – или кто-либо его посмотрит – они уже будут совершеннолетними. И возможно, они смогут посмотреть на него с художественной точки зрения. И они уже могут. Это случилось где-то в середине рабочего процесса. Им всё ещё непривычно смотреть фильм, как вы можете себе представить. Мало существует актёров, которые были в подобном положении – увидеть, как твоё взросление задокументировали в недокументальном фильме.

– Это как иметь живой фотоальбом своего детства.

– Да. Эллар к этому относится очень вдумчиво и по-философски. Он говорит: «В каком-то смысле, это доказывает, что я существую. Это дар. Моё детство запечатлено на плёнку. Оно было вымышленным, но оно было моим детством. Я ходил на бейсбольные матчи, и у меня была сестра, которая меня дразнила и с которой мы ссорились». Это поразительный опыт для нас всех, но для детей – особенно. Это было сумасшедшим путешествием.

– И последний вопрос. Будет ли ещё один фильм «Перед…» через семь с половиной лет?

– Семь с половиной? Вы даже подсчитали. Спросите меня ещё раз года через четыре. Тогда я буду знать точнее. Сейчас же, если бы мне нужно было нажать на кнопку «да» или «нет», я бы нажал на «нет». Воспоминания ещё слишком свежи, и эти фильмы слишком сложно делать.