Часто создаётся впечатление, что интернет существует с двумя целями. Он создаёт площадку для анонимного выражения гнева и, чуть реже, может быть местом собрания у поп-культурного камина – здесь можно погреть руки на угольках ностальгии. По пятницам интернет чаще склоняется ко второму варианту.
С момента премьеры «Баффи – истребительницы вампиров» на The WB прошло два десятилетия. Сам канал канул в лету, почти всем в коллективе актёров, «смахивающих на школьников», уже за 40, а на моду тех времён сегодня больно смотреть. Но шарм «Баффи» до сих пор так силён, что мало кто из её предшественников или современников сможет сравниться. Уйма ретроспектив и тёплых слов в «Твиттере» накануне юбилея – лучшее тому подтверждение.
«Баффи», несмотря на диковинную задумку, в центре которой невысокая светловолосая убийца демонов, которую больше всего волнуют уроки математики и близость к своей смерти, признают одним из наиболее значимых вкладов в развитие творческой среды. Последняя на сегодняшний день достигла объёмов и степени влияния, которые никто бы не смог предсказать 10 лет назад, а уж тем более 20. В сегодняшнем густо населённом мире телевидения трудно поверить, что «Баффи» смогла бы собрать такую же аудиторию, как раньше – на пике популярности сериал смотрели 5.2 миллиона зрителей, – даже когда есть столько сериалов, которые небезосновательно могут называть себя её потомками.
Заслуги Джосса Уидона на сегодняшний день ограничиваются далеко не одним сериалом, хотя его имя ассоциируется прежде всего с «Баффи». Вечером накануне годовщины он поднял трубку, чтобы поговорить о наследии сериала, о постоянном интересе к его темам и о том, что волнует его сегодня – а именно о культуре перезапусков, о том, что мы теряем, когда смотрим сериалы залпом и о том, что искусство с политическим посылом – палка о двух концах.
Автор: Майкл О’Коннелл (The Hollywood Reporter)
– «Баффи» вышла в эфир как раз в том время, когда образ руководителя сериала начал пользоваться популярностью. Было ли у вас ощущение, что вы единолично отвечали за сериал, как сейчас принято ожидать от большинства авторов?
– Не знаю, был ли я первым, но я был к этому чертовски близок. Вокруг сериала сформировалось интернет-сообщество, для чего ранее не было возможности. Уже ко второму сезону мы практически вели диалог с фанатами. Я ожидал, что буду трудиться в относительной безызвестности, рассказывая свои истории, и что это меня будет устраивать. Но внезапно у меня появилась возможность говорить с фанатами и ездить на Comic-Con, а окружающие стали меня узнавать в лицо. Я превратился в миниатюрную рок-звезду, чего я никак не ожидал как руководитель сериала. Я не был к этому готов и такая власть меня абсолютно развратила, но всё это казалось естественным. Каждый сценарист думает, что именно с ним все должны хотеть познакомиться. В центре внимания был не я сам, важнее всего была история. Так что ситуация почти никогда не становилась нездоровой.
– Во время работы вы со сценаристами реагировали на обратную связь?
– Немного. Мы прекрасно понимали, что реакция будет разной, но при этом было заметно, что людям по-настоящему важно, а что они просто пассивно принимают. Были всякие мелочи вроде того, как читаешь о том, что в сценах между Баффи и Фэйт есть лесбийский подтекст, и начинаешь злиться. Практически каждый раз, когда две женщины разговаривают, все начинают писать о лесбийском подтексте. И я думал: «Да хватит уже! Что на вас нашло?» А потом кто-нибудь представит свой трактат о лесбийском подтексте, я его читаю и думаю: «Ах вот оно как. Нет, ты прав, я и сам не заметил, что оно там есть». Мы не делали акцент на этом, время от времени была только реплика-другая, но это открыло нам глаза на то, как история действует на зрителя. После этого я ввёл фразу «Подтекст приноси с собой». Я понимаю, что каждый смотрит на то, что мы показываем, через собственную призму. Это нормально. Так смотрим мы все.
– «Баффи» для своего времени была нетипично феминистским сериалом. Считаете ли вы, что сюжеты, в центре которых стоят женщины, занимают в телевидении достаточно большую долю?
– Сюжеты с женщинами в основе – это часть телевидения в том смысле, что раньше они были частью кино. Ещё до того, как это стало респектабельным, отличная актриса кино могла обосноваться на телевидении и найти здесь гораздо более благодатную почву – особенно когда наступал определённый возраст. Но когда женщина играет главную роль в экшен-сериале, некоторых людей это выбивало из колеи. В этом плане теперь, конечно, всё иначе. То, что женщины могут делать перед камерой, значительно улучшилось. Есть больше вариантов, больше историй, больше правды. А за камерой? Там всё не так хорошо. Равная оплата труда? (Долгий маниакальный хохот.) В случае с «Баффи» я, конечно, хотел сделать феминистский сериал, но мне не было интересно говорить о политике. Я хотел увидеть то, что мне было нужно увидеть. Мне казалось, что такие девушки на экране не представлены. Я хотел увидеть женщину, которая становится лидером, и мужчин, которых это не смущает. Это мой конёк. Это мой заскок. В то же время я делал сериал в жанре ужасов.
– Что было трудного в объединении этих двух подходов?
– Если ты начинаешь измерять своё влияние на общество, то в какой-то степени ты перестаёшь писать. Ты начинаешь писать речи – и я имею в виду не только то, что персонажи толкают речи. Потому что это я делаю часто, Аарон Соркин отдыхает. Я имею в виду, что в таких случаях начинаешь писать пропаганду и полемику, а не художественное произведение.
– Стремление к равенству и разнообразию стало важнейшим элементом сферы развлечений. Каков ваш взгляд на призыв к включению большего числа женщин и представителей разных рас?
– Я однозначно не осознавал, как эти вещи сказываются на людях, какие были пробелы в составе исполнителей. Я считал: «Мы здесь делаем хорошее дело. Людям это нравится. Это тяжёлая работа, поэтому мы будем просто писать эти истории. Мы будем исходить из человеческой природы, но не будем мудрить с моральным аспектом». Затем, спустя какое-то время, я стал думать… что не помогаю. Я не делал акцент на том, чтобы нанимать режиссёров-женщин. Я не прилагал усилия к тому, чтобы нанимать людей разных рас. Я не думал дальше своего нынешнего положения. Я необязательно был частью решения. Я был, так сказать, посередине.
Я многому научился у [исполнительного продюсера «Баффи»] Марти Ноксон. Она всегда заботилась обо всех, кто начинал карьеру под её крылом, и следила за тем, чтобы они продвигались. В отличие от меня, она прекрасно осознавала неравенство и недостатки в представленности различных групп. Она мыслит об общине и она не такой эгоистичный жлоб, как я. У меня не хватало пропускной способности, чтобы задумываться о людях. Надеюсь, я относился к окружающим с уважением, но я однозначно не понимал всего, что происходило. Я был человеком былых времён. Разумеется, сейчас я суперпросветлённый. Весь такой прогрессивный красавец. (Смеётся.) Это особенно прекрасно звучит от человека, который выглядит как Уолтер Бреннан.
– При всём нынешнем обилии телевизионной продукции, создаётся впечатление, что сериалов о старшеклассниках меньше, чем в 90-х. Как думаете, эта аудитория заслуживает большего внимания?
– Я считаю, что главное, чем мы выделялись на фоне остальных, и то, что я много лет хотел делать – это относиться к подросткам серьёзно. Я как-то презентовал подростковую мыльную оперу, первоначально основанную на «Врубай на полную катушку», и я был твёрдо уверен, что никто не относится к себе так серьёзно, как подростки. Почему никто не делает высокую драму, которая со взрослыми будет выглядеть смехотворно, только с подростками, у которых со всех сторон обострения? К тому времени уже вышли «Беверли-Хиллз, 90210», т.е. п****жная версия этой идеи, и «Моя так называемая жизнь», т.е. потрясающе правдивая версия этой идеи. Я подумал: «Хорошо, идея существует». Когда я представлял «Баффи», я ссылался на оба этих сериала. Больше ссылаться было не на что. После «Баффи», мне кажется, люди более охотно соглашались на подобные предложения. «Ах да, есть аудитория, которая хочет быть героями. И разве не у них покупательная способность самая высокая?» Какое-то время эту концепцию реализовывали очень хорошо. А затем наступила эра «Семьи Сопрано» и «Секса в большом городе». Всё захватили взрослые.
– Было бы легко запустить «Баффи» сегодня?
– С таким сочетанием драмы и более зрелищных жанров нужно очень сильно постараться, чтобы всё не удалось. Я раньше говорил, что «Баффи» стала бы популярной, даже если бы сериал не был хорошим – затем вышло несколько сериалов, которые подтвердили моё предположение, но я не буду их называть. В нашем случае успех строился на чём-то большем, чем качество самого сериала, а это весьма завидное положение.
– Нынешний зритель, кажется, считает, что ему полагается перезапуск или продолжение всего, чего он хочет. Как думаете, почему так получилось?
– Думаю, это из-за того, что сейчас их так много выходит. И многие из них ставят в тупик. Уверен, скоро перезапустят «Как сказал Джим». Неужели банк ностальгии настолько надёжен, что мы можем постоянно брать у него кредиты? Это, кстати, говорит человек, который выпустил по фильму или комиксу по каждому сериалу в своей карьере. Кто-то должен пойти дальше. Мы должны создавать новые вещи, которые затем кто-то захочет перезапустить. Это то, о чём мы всегда мечтали. И что в итоге произошло? Для меня внезапное завершение «Моей так называемой жизни» лишь немного менее мучительно, чем внезапное завершение «Светлячка». Я понимаю это чувство – «Мы любим это и мы можем это получить». Я предлагал своему агенту версию «Светлячка», финансируемую фанатами, ещё до того, как такое стало возможным. Во всех этих перезапусках я вижу некий эффект «обезьяньей лапки». Ты что-то возрождаешь, и даже если продукт так же хорош, как раньше, ощущения уже не могут быть теми же. Ты всё это уже пережил, и отчасти тебе было так хорошо, потому что это происходило впервые. Теперь же ты обязан оправдывать ожидания и подстраиваться под общее настроение, а это нелегко. К счастью, большинство моих актёров всё ещё прекрасно выглядят, но меня волнует не то, что они начнут скрипеть от старости. Меня больше волнует, что скрипеть буду я как рассказчик. Никто не хочет чувствовать, что ему надо было уйти с концерта до выхода на бис. Я не исключаю такую возможность, но я опасаюсь такого результата.
– В последнее время ваши работы были более блокбастерными. Большие бюджеты всё облегчили или усложнили?
– Когда есть больше денег – это во многих отношениях прекрасно. Но по сути работа остаётся неизменной. На «Мстителях» у нас была уйма денег, но актёры были доступны только по определённым дням. Затем я сразу взялся за [лично профинансированный] «Много шума из ничего» и кто-то мне сказал: «Должно быть, здесь всё совсем по-другому!». В практическом плане работа всё ещё строилась вокруг графиков всех участников. В творческом же я всё ещё пытался понять, почему все, кто есть в фильме, должны в нём быть. Пытаться понять, почему служанка Маргарет достаточно интересна, чтобы я мог просить Эшли Джонсон играть её – это то же самое, как пытаться понять, какую пользу принесёт мужик с луком и стрелами во время конца света. У меня или всё, или ничего. Или «Доктор Ужасный», или «Мстители».
Я всегда говорю, что худшее, что со мной произошло – это что на меня стали обращать внимание. На «Баффи» и «Ангеле» нам давали очень мало денег и очень мало замечаний. Такие условия мне очень нравились. К тому времени, как мы взялись за «Светлячка», степень ожиданий и вмешательства в работу так выросла, что мы с треском провалились. К счастью, для ребят из Marvel очень важен сюжет, поэтому у них работать спокойнее, чем в некоторых других местах, но при этом ты всё равно имеешь дело с ожиданиями, которые иногда зашкаливают до безобразия.
– С тех пор, как вы в последний раз работали на телесериале, модель «всё сразу» стала нормой для многих авторов. Насколько это привлекательно для вас?
– Я бы не хотел так делать. Я бы хотел, чтобы зрители возвращались каждую неделю и смотрели одновременно. Мы выпустили «Доктора Ужасного» в трёх действиях. Отчасти мы это сделали потому, что я вырос на мини-сериалах вроде «Одинокого голубя». Я обожал грандиозные телепроекты. А когда они ушли в прошлое, я подумал: «А давайте сделаем это в интернете!». На протяжении той недели разговоры о сериале не утихали. Наблюдать за этим было захватывающе. Конечно, Netflix выпускают множество великолепных вещей. И если бы они пришли ко мне и сказали: «Вот тебе все наши деньги! Делай что любишь!», я бы сказал: «Выпускайте это как хотите. Пока».
Но я предпочитаю классический подход. Всё, за что можно ухватиться и рассматривать как нечто конкретное, как отдельный эпизод, это полезно для зрителя. И это полезно для нас, сценаристов. «Вот о чём мы будем говорить на этой неделе!» Когда у тебя шесть, десять, тринадцать часов и ты не даёшь зрителю передышку, чтобы тот оценил, что ты сделал… и просто говоришь: «О, это лишь часть седьмая из десяти» – от этого произведение становится аморфным в эмоциональном плане. И эта сторона нашей культуры меня тревожит – полный доступ в любой момент. С другой стороны, если люди этого хотят, я всё равно буду работать так же усердно. Я адаптируюсь.
– Как вы относитесь к просмотру сериалов залпом?
– Чем больше мы делаем вещи несвязными и менее законченными, тем быстрее мы переходим от переживания к стилю жизни. Произведение превращается в фон. Оно теряет свою силу, а мы вместе с ним тоже что-то теряем. Мы теряем своё понимание повествования. А ведь ради него мы обращаемся к телевидению. Мы приходим, чтобы увидеть развязку. Я люблю приводить этот пример, но всё сводится к «Анджела Лэнсбери находит убийцу». Сохранять это ощущение становится труднее. Запойным просмотром я и сам грешил, и это утомительно – но это может быть и восхитительно. Это не источник всех бед. Но меня это волнует. Это часть большей проблемы.
– Считаете ли вы, что телевидения сегодня стало слишком много?
– Поймите меня правильно, по-моему, сейчас настал бриллиантовый век телевидения. Слишком ли много его? Да. Это ли моя главная жалоба? Чёрта с два. Признаюсь, во время большинства разговоров за ужином я чувствую себя как Энди Сэмберг из вступительного музыкального номера на вручении «Эмми». Более глубокого музыкального номера я не видел уже много лет. Но в то же время сейчас делается столько всего отличного. Люди не бояться рисковать. Но с тем, как всё просто появляется и висит, трудно придать этому реальный физический контекст. Хотя к содержанию это не относится.
– Вы человек прогрессивный. Какова роль телевизионных сценаристов и кинематографистов, которые хотят дать отпор в Америке Трампа? И как вы справляетесь c тем, что левые многим кажутся нравоучителями?
– Левые – не нравоучители. Давайте я вам кое-что объясню, молодой человек… (Смеётся.) Давайте не будем о левых. Единственное, что они умеют – это нападать на других левых. Это очень сложное уравнение. Мне нравится, что люди иногда меня узнают и я пожинаю лавры, которые обычно не достаются сценаристам. Но мне бы хотелось, чтобы мне никогда не приходилось говорить о чём-либо в политических понятиях. Как только ты начинаешь так делать, люди начинают концентрироваться на тебе, а не на твоей работе. Это выводит тебя за пределы истории, а саму историю лишает глубины. Для художника и для его творчества нет пользы в том, что они политизированы. Однако если у тебя есть такая площадка и тебе не по**й, то кто из нас не станет это делать?
Сейчас очень многим не по**й. Мы в самом разгаре сокрушительного кризиса. В Овальном кабинете сидит психически больной нарциссист, и мы живём в стране, которая, пусть не совсем осознанно, но от того не менее настойчиво его туда посадила. Что делать? Чем больше будешь разглагольствовать, чем больше будешь углубляться в подробности, тем больше, как вы и сказали, начнёшь читать морали, смотреть свысока или вызывать насмешки. Это не тот случай, когда мы хотим, чтобы зрители взяли что-то на вооружение и постепенно осознали… мы хотим, чтобы результаты были через неделю-две. События развиваются так быстро, и крах наступает так быстро, что, в каком-то смысле, выхода нет.
Я недавно смотрел серию «Супергёрл», в которой кучу инопланетян хотят депортировать. Чего мы по-настоящему боимся, то и появится на экране. Чувство неминуемого ужаса однозначно будет пронизывать многие работы – и начнётся много диалогов, которых раньше не было. Уже есть фильмы вроде «Прочь», которые лет пять назад, возможно, никто бы не стал снимать, и это веха. Но атаковать напрямую не так легко. Необходимо отделять искусство от политики и идти по порядку. Мои политические взгляды переполняют мои сериалы. В «Альтроне» я только и делаю, что гоню на Мстителей, потому что они – оторванные от реальности богачи. Я всегда в конфликте сам с собой.
– Какие темы и идеи вы бы хотели раскрыть в своей работе сегодня?
– После «Альтрона» я взял перерыв – первый за 25 лет, кстати. Я сел и задумался, о чём я по-настоящему хочу писать. В конце концов, я вернулся к тому, что хочу говорить о том же, что и всегда: о молодых женщинах, обладающих силой, и о бремени, которое налагает эта сила. Это два сюжета, которые меня всегда интересовали. То, как отрицательно сила и власть сказываются на твоей человечности. Я понимаю, что снова берусь за старое, но это нормально, пока я делаю это по-новому с новыми персонажами и при этом сам чему-то учусь. Вполне нормально всё время учиться на одной специальности в колледже, если при этом не лениться.
– Когда вы видите наследие «Баффи», соответствует ли оно тому, что вы представляли, когда делали сериал?
– Долгое время мне говорили: «Разве ты не рад, что есть сериалы вроде “Зачарованных” и “Дневников вампира”?». Это не… это не наследие. То, что эти сериалы есть, прекрасно, но это не то, на что мы надеялись. Мы надеялись, что у нас получится сериал, от которого люди почувствуют себя сильнее – от которого поймут идею о женщинах-лидерах и примут её как норму. Об этом люди говорят мне больше всего в последние несколько лет.
Тогда снимать экшен-сериал с женщиной в главной роли не было нормой. «Жанровый» сериал, который снят как драма – это тоже немало. Мы взялись делать первый научно-фантастический сериал на телевидении, который выглядел красиво, а не просто жутко или карикатурно. Я хотел, чтобы люди серьёзно отнеслись к подросткам. Существовало определённое пренебрежение к тому, что все переживают в этом возрасте. Обратиться к этому колодцу боли было для меня особенно важно. А также снять феминистский сериал, на котором зрителю не будет казаться, что ему читают морали. Подобные сериалы появлялись и ранее. Я не хочу быть каплей воды, которая делает вид, что она – вся волна, но место, где эта волна бьётся о берег, это наш плацдарм – придать силу женщинам и молодёжи, сделать так, чтобы все были важны.
